В душе теплилась надежда. Там, наверху, проходило какое-то подобие борозды… она может обеспечить доступ К вершине. А что потом? Может, лучше довести борьбу до конца здесь? Нет, чем выше они подымутся, тем лучше. Пусть не на саму вершину, но очень близко к ней.

Он жестом подозвал к себе всех и показал путь, который предстояло одолеть.

— Бьюмис, тебе придется идти впереди. Мелинда пойдет следом, она хороший верхолаз. Мы ищем воду, но, прежде всего, нам нужно занять оборонительную позицию с хорошим обзором для ведения огня. Если мы останемся здесь, они смогут нас обстрелять откуда угодно.

— Слишком светло, — заметил Бьюмис.

— Мы подождем. Когда стемнеет, тихонько выходите.

Солнце спряталось за скалами, и внизу стало темнеть. В том месте, где находился Каллаген, уже сгущались сумерки. Он услышал крик перепела, самый прекрасный звук вечерней пустыни.

— Сейчас, сержант? — спросил Бьюмис.

— Сейчас… и будь очень осторожен.

Бьюмис вышел, а следом за ним — Мелинда. Тетя Мэдж задержалась.

— Я беспокоюсь о Мак-Дональде. Если я не появлюсь вовремя, он может начать меня искать.

— Не волнуйтесь. Скоро вы с ним встретитесь.

Она ушла, и Каллаген стал прислушиваться, но не услышал никаких звуков. Они хорошо продвигались, осторожно, и теперь он остался один.

Ему не привыкать оставаться в пустыне одному. Он не относится к тому сорту людей, которым непременно нужно говорить с кем-то или делиться мыслями. Он любил людей, но ничто не может сравниться с ощущением, которое возникает, когда находишься один в пустыне или среди гор; только тогда начинаешь их понимать по-настоящему. Дикая местность не делится своими секретами с людьми, любящими шум и разговоры; ее секреты передаются с тишиной.

Движения животных, всполох птиц и шепот ночи становятся физически ощутимыми. Пустыня сама говорит за себя, ведь земля живет, а в ночной тишине можно слышать, как она растет и умирает, как рождаются и возрождаются многие другие вещи. Тонкое журчание песка, падение камней, шепот или стон деревьев — все это дыхание земли.

Если каким-то образом можно было ускорить звуки ночи, поднести их ближе к уху, то можно услышать музыку меняющейся земли: журчание, падение, — все сливается в одну бесконечную, изысканную симфонию, которая очаровывает человеческий слух.

Каллаген подождал еще немного, потом отошел от своего укрытия, держа винтовку наготове в правой руке.

«Итак, ты прибыл вовремя!» — сказал он про себя.

Пламя пронзило ночь как раз в тот момент, когда он бросился в сторону и замахнулся винтовкой. Это был неподготовленный удар, поскольку ружье было плохо сбалансировано, но когда ствол выдвинулся вперед, он крепко схватился за него.

Он чувствовал горячий ствол, а потом, обезумев от внезапного страха, схватился за винтовку обеими руками и начал дергать ее вперед и назад. Он слышал какое-то ворчание, а потом из ружья раздался оглушающий взрыв, на секунду осветивший уставившееся на него лицо. Раздался выстрел револьвера, и Каллаген рванул винтовку на себя, потом нанес удар снизу, размозжив чью-то голову о скалы.

Как кошка, Каллаген карабкался вверх, перепрыгивая с камня на камень, увиливая от шипов дикой груши. За спиной рычала винтовка, и Каллаген слышал, как справа от него отскочила пуля, но он укрылся между двумя кустами можжевельника и еще поднялся вверх по склону.

Теперь его глаза привыкли к темноте, и он осторожно выбирал места, куда можно ступать, чтобы не сломать ногу или не вывихнуть колено, прыгая между скалами.