Хозяин и полицейский чин при сем наименовании переглянулись с задумчивостью. Мне, дрожащему от холода и мечтающему о теплой бане и сытном обеде, вздумалось, что меня немедля повлекут сейчас в кутузку – до выяснения обстоятельств, и я вынул письмо от Э. Сампо. И пожалел, что не сделал этого раньше!

Стоило лишь полицейскому чину сие письмо увидать, как отношение ко мне вмиг переменилось. Оказывается, хозяин получил касательно меня особые распоряжения, согласно которым все мои расходы в первое время – до получения аванса в казначействе театрального общества – берет на себя само общество. То есть немедля был мне предоставлен номер и исполнены самые заветные желания, касающиеся обеда, бани и отдыха.

Затем я отправился к казначею на дом и получил аванс двадцать пять рублей. От огромности этой суммы у меня натурально сперло дыхание.

– Я должен быть благодарен господину Сампо, – сказал я.

– Госпоже, – уточнил казначей. – Номинально председателем нашего театрального Общества является господин губернатор Николай Иванович Русков, но фактически – его супруга, Эльвира Михайловна. Мы все подчинены ей. Очень умная, образованная дама, весьма сведущая в театральной жизни: выписывает все новинки и сама мечтает играть на сцене. Да что, у нас и драматург свой есть – Карнович, из ссыльных. Непременно станет вам свои творения предлагать, соперничая с Грибоедовым и Островским!

Я несколько приуныл. Сказать по правде, еще в Питере доморощенные драматурги внушали мне ужас. Очень редко они писали что-нибудь пристойное. Но еще больший ужас внушала губернаторша, возомнившая себя актрисой! А что, если она бездарна? Как мне быть, как отказать ей? Да ведь если она окажется самодуркой, меня выгонят вон! А что, если прежний режиссер был изгнан именно за это? Неужели придется уехать, едва сюда добравшись? По той же смертельной дороге?!

Меня пробрал мороз.

Не хотелось думать о грустном загодя, а потому я перевел разговор на другое:

– А почему ее превосходительство избрала такой странный псевдоним? Что это значит – Сампо?

– Честно говоря, не знаю, – пожал плечами казначей. – Это что-то из каких-то сказок лопарей, карелов, саамов… Ее превосходительство без ума от этих сказок, но я, честно признаюсь, этим не увлекаюсь, предпочитаю, знаете ли, Мопассана! – И он игриво подмигнул.

На этом мы простились, и я, напутствуемый советом непременно нанести завтра визит их превосходительствам, отправился в гостиницу, ибо день уже давно сменился темнотой. Здесь зимние дни оказались еще короче, чем в Петербурге.

Лишь войдя в гостиницу, я услышал женский тихий плач и за поворотом коридора разглядел хозяина, рядом с которым стояла светловолосая девушка в сползшем на плечи большом клетчатом платке. Волосы ее, удивительно гладкие и блестящие в свете лампы, которую держал хозяин, были заплетены в длинную косу.

Хозяин ей что-то грубо выговаривал, но увидел меня и шикнул. Девушка, повернувшись, бросилась вон. Я успел увидеть залитое слезами хорошенькое личико. Впрочем, она на меня не взглянула.

Заметив мой любопытный взгляд, хозяин вдруг сказал:

– Чистота – лучшая красота. А коли она утрачена – остается только слезы лить.

Я обратил внимание, что хозяин, черноглазый и темноволосый, явно не местный житель – здешние все светловолосы и светлоглазы, – говорит с некоторым акцентом, а главное – с той же протяжностью и флегматичностью, как уже виденные мною карелы, из чего я заключил, что природа Севера и общение с этой немногословной нацией настраивают людей на спокойное поведение в любые мгновения жизни. Мне бы тоже не помешало обрести толику спокойствия, ибо я страшно волновался. Уповая на провидение, которое и прежде было ко мне милостиво, я отправился в свой номер и лег спать, наказав разбудить меня не позднее девяти, ибо опасался заспаться, а казначей успел меня предупредить, что ее превосходительство – пташка ранняя, для нее начинать прием в десять или одиннадцать утра – самое обыкновенное дело.