Распоп Фролка с жалкими остатками бороденки на обожженном лице занимал место возницы и, удерживая вожжи, изредка покрикивал на лошадь, успевая что-то тихо говорить отцу Ефиму, сидевшему рядом в рваном подряснике, из-под которого торчали босые ноги, обмотанные тряпьем. Борода святого отца слиплась от грязи и торчала в разные стороны мартовскими сосульками, лицо опухло. Из былого облачения священника остались лишь большой наперсный крест да прожженная в нескольких местах скуфья, прикрывавшая выстриженный на маковке кружок — гуменце.

Три дня назад князь и Бауэр, который теперь не отставал от Мирона ни на шаг, нашли их в логу за острогом, среди соснового бора. Каким-то чудом огонь пощадил деревья, возможно, потому, что ветер дул в другом направлении. Ливень стих мгновенно, словно кто-то опустил щит на запруде незадолго до того, как Мирон отправился на поиски. Туча растаяла, будто и не было ее вовсе, и мигом показалось солнце — не столь жаркое, как днем, мягкое, ласковое, точно виноватое. А в синем, по-весеннему ярком небе вдруг проступила радуга — охватила дугой горизонт с севера на юг, — диковинная, тройная. Среди тех, кто уцелел после пожара, тут же пошел разговор, мол, Господь райские врата велел открыть, чтобы принять души невинно убиенных сатанинским огнем. Люди, истерзанные бедой, снова смотрели в небо и осеняли себя крестом. А в их глазах, потускневших от горя и боли, затеплилась надежда.

Но Мирон ни в небо не глядел, ни по сторонам, ни на Бауэра, который, с трудом переступая ногами, тащился следом со своим сундуком. Скользя на мокрых камнях, князь почти бегом спустился в лог. Метнулся в одну сторону — никого, в другую…. И тут увидел Олену. Она сидела к нему спиной, на корточках у очага, сооруженного из двух камней, и помешивала палочкой какое-то варево в закопченной посудине. Ее сынишка прикорнул на попоне под навесом из сосновых лап и березовых веток, прижав к себе Миргена. Оба малыша, похоже, не пострадали ни от огня, ни от дождя. Спали крепко и спокойно, посапывая носами, с раскрасневшимися во сне чумазыми мордашками.

Мирон направился к Олене, но тут его перехватил Фролка. Распоп высунулся по пояс из свежевырытой ямы:

— Воевода, не нас ли ищешь? — и, оставив деревянную лопату на куче выброшенной земли, протянул руку: — Помоги-ка выбраться!

Оказавшись рядом с князем, стряхнул глину с ветхой рясы и подошел к стоявшей рядом с ямой домовине, прикрытой березовыми ветками. Сбросил их и махнул рукой.

— Глянь-ка! Спасли мы Айдынку от огня, — и, шмыгнув носом, отвернулся, — тока от стрелы не смогли сберечь…

— Как вы?.. — Мирон подошел к домовине.

Айдына лежала в ней, укрытая тем самым плащом с серебряными перьями, в котором въехала в острог. Князь скрипнул зубами и с трудом выговорил:

— Как вы смогли? Через подлаз… Я думал… Мертвая она… Сгорела…

Фролка торопливо вытер глаза рукавом рясы.

— Да как же бросить ее? Айдынку нашу? Бог не простит! Я Оленку с детьми-то вывел, а потом за ней вернулся, — он кивнул на домовину. — Так на парусине и притащил. Правда, чуть не помер! Но ничего, оклемался, слава те, Господи наш милосердный! А Никишку вот не успел! И тетка ейная, Ончас, от меня сиганула. Где уж мне за ней гоняться? Занялось все, как факел! — и перекрестился. — Упокой их душу, Господи! А домовину я еще по весне в логу сховал. И крест сработал. Хоть не крещенная Айдынка, да и церковь о нехристях не молится, но Оленка вон тоже крест с шеи сняла и в руки ей вложила.