Долгая дорога здорово потрепала фарховые плащи Макса и Эдны. Только такие потрепанные путники и могут ходить по глухим дорожкам: если судить по внешнему виду, то взять у них нечего… а серебро… оно из-под куртки не блестит, как и Горящий, надежно спрятанный от чужих глаз.

Стычка с лихими ребятами случилась только однажды. Они расположились у старого висячего моста, протянутого над речушкой Бигмой — тонкой лентой воды, зажатой в скалистом русле, и за проход на другой берег потребовали плату. Та была невелика, но Макс платить отказался принципиально. Тогда пошли угрозы, засверкали ножи — обычное дело… Первого же, кто бросился в атаку, Максимилиан простым броском через плечо отправил прямиком в речку. Больше у мелких разбойников претензий не возникло. Даже посоха не понадобилось применять: общеизвестно, такие провинциальные вымогатели при виде настоящего воина теряют сразу весь задор.

…Мост покачивался и скрипел под ногами. Волнующее ощущение. Внизу текла Бигма; бурлящая и пенная на перекатах, здесь она была спокойна и исполнена достоинства.

Нимало не обеспокоенный тем, что оставил пятерых недовольных «разбойников» у себя за спиной (пятый только еще выбирался на сушу, карабкаясь по крутому глинистому берегу), Макс остановился на середине моста. Обернувшись к Эдне, он произнес с улыбкой: «Посмотри вниз, на воду. Тебе покажется, что мост плывет…»

Эдна осторожно прислонилась к скрипучим перилам и опустила взгляд на дрожащую гладь реки. В какой-то момент она почувствовала легкое головокружение, а потом… мост поплыл!..

«Ой! И вправду кажется, что плывет!» — воскликнула девушка, оборачиваясь к Максу. Их взгляды встретились, и Максимилиан смущенно опустил глаза. На его лице лежала печать светлой грусти. Как неспетая песня, невысказанное чувство… В такие моменты Эдне всегда хотелось обнять его крепко-крепко и перевернуть весь мир просто для того, чтобы он перестал грустить.

…С берега ветер донес гневные вопли: мокрый, продрогший «разбойник» наконец-то одолел крутой склон и присоединился к своим товарищам. У него кишка была тонка выместить клокочущую в груди обиду в честном бою, потому он вложил ее во все ругательные слова, которые знал, и прокричал их как можно громче в направлении своего недруга.

Макс на это лишь хищно улыбнулся и бодренько проорал в ответ какое-то древнее северянское ругательство, предварив его веселым разбойничьим свистом.

Принесенные из мира-первоисточника миродержцами, эти слова, широко известные на Севере, здесь произвели неожиданный эффект: на берегу замолчали и недоуменно переглянулись… Макс еще долго хохотал над этими незадачливыми парнями; должно быть, они решили, что над мостом прозвучало невиданной силы проклятие. «Провинциалы… — снисходительно произнес Максимилиан. — Вот в Столице так ругается каждый второй».

Эдна промолчала. Ей было до слез жаль тонкой, едва различимой душевной мелодии, прерванной криками и хохотом… Как пугливый и несмелый звереныш, она еще очень не скоро покажется вновь…

«Ты бесстрашен в бою, мой Милиан. Ты готов согреть меня теплом своего тела, когда я дрожу от ночного холода. Но отчего-то теплом своей души ты не хочешь меня согреть. Боишься…»

Два месяца извилистого пути… И вот уже по левую руку темнеют вдали невысокие горы Кулдаганского Кольца. Они далеко. За рекой Бигмой, за множеством миль ровного зеленого пространства. А по правую руку высятся лесистые холмы, поросшие молодым светлым драконником. Только ближе к Дикой Ничейной Земле он начнет перемежаться с драконником черным, и лес этот станет зваться Лесом Грор…

Скоро, совсем скоро впереди должен был зашелестеть полосатый карламан, отмечающий границу стабильного Юга.