Альдо двигался вглубь земли как локомотив, стремящийся к пункту назначения. Он был нацелен непосредственно на нижний слой, ведь его интересовали исключительно древние цивилизации.

Мария, в отличие от мужа, ко всем слоям относилась одинаково: для нее в равной степени были важны и монетка 1970 года, оброненная кем-то из ребятишек Хатуквити, и раковины, из которых сорок лет назад ел печеные моллюски солдат-доброволец, и, наконец, в самом низу, глиняная посуда и огнива индейцев пеко.

Мария знала, что Альдо не одобряет ее метод работы: он всегда говорил ей об этом. Она вспомнила, как однажды в Гастингсе он руководил раскопками дворца, построенного предположительно во времена Вильгельма I и изображенного на Байоннском гобелене. В своем стремлении как можно скорее обнаружить керамику, изготовленную до завоевания Англии норманнами, он выкопал длинную траншею поперек внутренних стен замка. Мария видела, как из-за траншеи разрушались каменная кладка и деревянные конструкции замка, которые могли пролить свет на особенности его постройки. Альдо было все равно. Он нашел свою керамику и вдобавок монеты времен правления Вильгельма I; статья об этих раскопках была опубликована в «Нэшнл Джеографик».

Мария лежала без сна и, глядя на заход луны, не могла перестать думать об Альдо. Она была рада тому, что они больше не вместе, ведь они никогда не подходили друг другу. Она не могла себе представить, чтобы муж целовал ее сзади в шею, как Гордон целовал Софи, когда они готовили кофе. А когда Мария подумала о том, как Гордон заботился о Софи после потери их ребенка, ее глаза наполнились слезами.

Она плакала о своей неродившейся племяннице, но не только о ней — еще и о том, что для них с Альдо всегда было «не время» думать о детях.

Это была их общая вина. За годы брака они не раз говорили о ребенке; обычно этот разговор заводила Мария. Она представляла себе, что забеременеет — когда-нибудь в будущем, в промежутке между грантами, когда закончатся раскопки в Гастингсе, или в Каире, или в Шаван де Хуантаре. Но Альдо получал все новые и новые гранты. Они перевозили свои палатки на новое место, и мечта Марии стать матерью так и оставалась мечтой.

Она лежала, думая о малышке, которую Софи хотела назвать ее именем. Они с Софи всегда были очень близки — Мария никогда не встречала такой близости между сестрами, — и таким образом Софи хотела еще раз доказать это. С момента своего возвращения в Хатуквити, похищения статуэтки и сцены с Фло Мария чувствовала, что отдалилась от Софи, однако, услышав о ее неродившемся ребенке, она снова ощутила эту близость.

Мария поняла, что уснуть ей уже не удастся, выбралась из постели и выбежала из холодной спальни в отапливаемый холл. Она оделась в ту же одежду, что была на ней вчера. На кухне Мария обнаружила, что забыла купить кофе, села в машину и поехала в город, размышляя о том, будет ли открыт какой-нибудь из магазинов. Лучи солнца золотили верхушки деревьев; было около шести часов утра.

Супермаркеты «Ай-Джи-Эй» и «Колдуэлл» оказались закрыты. Марии не хотелось ехать в соседний город, Вестерли, на границе штата, поэтому она решила выпить кофе в кафетерии у Кэти. Ее удивило количество посетителей, в столь ранний час. В основном это были мужчины, сидевшие поодиночке за столиками, накрытыми скатертями в клетку. Их головы были повернуты в одном направлении, словно они молились невидимому божеству: все смотрели в окно, выходившее на Саммер-стрит.