Еву немедленно отвезли в операционную, где над ней почти всю ночь колдовали хирурги. Эрленд ходил из угла в угол в приемном покое хирургии и все думал, стоит или не стоит звонить Халльдоре. Нет, на это у него решительно не хватит духу. Нашел выход — разбудил звонком Синдри Сная, изложил ему, что случилось с сестрой, и попросил сообщить матери. Мол, если хочет, вот ей адрес больницы. Отец и сын немного поговорили. Синдри не собирался в столицу в ближайшее время. Ехать черт-те куда ради Евы Линд? Вы смеетесь? На том и распрощались.

Эрленд курил одну за другой, выбрав идеальное место — знак «Курить строжайше запрещено», пока не появился врач в марлевой повязке и не угостил его добротной порцией воспитательных речей, мол, как ему не стыдно нарушать запреты! Врач ушел, и тут у Эрленда зазвонил мобильный — Синдри Снай передавал сообщение от Халльдоры, которая высказалась в том смысле, что раз в жизни Эрленд и сам может подежурить у постели дочери.

Утром к Эрленду подошел хирург, оперировавший Еву. Состояние, по его словам, весьма неважное. Спасти плод им не удалось, что же до самой Евы, непонятно, каков прогноз.

— В целом дело плохо, — подвел итог врач, высокий стройный мужчина лет сорока.

— Я понимаю, — сказал Эрленд.

— Она в течение длительного времени недоедала и злоупотребляла наркотиками. В этом свете вероятность того, что ребенок родился бы здоровым, невелика, так что в известном смысле… конечно, нехорошо так говорить, но…

— Нет, что вы, я понимаю, — повторил Эрленд.

— Она не думала сделать аборт? В ее состоянии…

— Нет, она хотела выносить ребенка, — ответил Эрленд. — Она надеялась, ребенок поможет ей выйти из порочного круга, и я ее в этом поддерживал. Даже, видимо, чересчур активно поддерживал. Она пыталась слезть с иглы. Я точно знаю — частичка ее души очень хочет вырваться. Это же сущий ад, ее жизнь. И эта частичка иногда берет над ней власть, и тогда Ева говорит, что хочет вылечиться. Но, как правило, лодкой правит совсем другая Ева. Мрачная, жестокая, беспощадная, безжалостная. И с этой Евой я не знаю, как разговаривать. Я ее не понимаю. Эта Ева… она хотела, чтобы все случилось так, как случилось. Черт, черт, черт…

Тут Эрленд понял, что говорит лишнее совершенно незнакомому человеку, и замолчал.

— Я понимаю, вам как родителю это тяжело переживать, — кивнул врач.

— Но что, собственно, случилось?

— Отслоение плаценты. Лопнула амниотическая оболочка, и началось массивное внутреннее кровотечение — и это все на фоне интоксикации, вероятно наркотической. Что именно она принимала, мы еще выясняем, ждем результатов анализов. Она потеряла очень много крови, мы не смогли привести ее в чувство. Впрочем, из этого не следует никаких определенных выводов — ведь у нее и в общем чрезвычайно ослабленный организм.

Помолчали.

— Вы уже связались с родными? — спросил врач. — Нужно ведь, чтобы кто-то был рядом…

— Нет у меня родных, — сказал Эрленд. — С ее матерью мы в разводе. Но я ее известил. И брата Евы тоже. У него работа, далеко от Рейкьявика. Не знаю, придет ее мать сюда, не придет. По-моему, она считает, что с нее хватит. Ей всегда было очень тяжело. Всю жизнь.

— Я понимаю.

— Не думаю, — горько усмехнулся Эрленд. — Я вот лично сам ничего не понимаю.

Следователь вынул из кармана добытые у Атли склянки и показал врачу:

— Думаю, она принимала что-то из этого.

Врач осмотрел предложенное.

— Это экстази?

— На первый взгляд — да.