— Хардов! — шёпотом позвала девушка. — Простите, Хардов, вы слышите?

Гид обернулся: голос Евы вроде бы звучал спокойно. Она подняла капюшон мужского походного плаща, который он дал ей, и лишь бледность лица, различимая даже при лунном свете, выказывала волнение девушки.

— Нет, Ева, я ничего не слышу, — солгал Хардов.

— Вот именно, — она кивнула, — всё стихло.

Это правда. Только Хардов чувствовал это уже давно. Когда они только покидали Дубну, ночь была полна жизни.

В кронах деревьев галдели птицы, лёгкий ветерок дул над густыми травами, в которых стрекотали насекомые, на ветвях сосны довольно шумно возились белки, где-то проухала сова, а раз дорогу им перебежал не одичавший кролик, а самый настоящий заяц-русак. Мелкое лесное зверьё оказалось приспособленным к жизни в замкнутом мире канала намного лучше людей. Его не беспокоили ночные кошмары, оно не ждало с ужасом «сезона сновидений», не забивало себе голову страшными байками и с каким-то гибельным наслаждением смакуемыми небылицами.

Утрированно, до безнадёжности пугающими, нарочито нереальными историями, которые даже не оставляли возможности для попытки взглянуть правде в глаза. Тихон считал всё это проявлением посттравматического синдрома. Наверное, так оно и было. Только Тихон полагал, что со временем всё должно утрястись. Хардов не разделял даже этого осторожного оптимизма, иногда с нарочитым юмором называя их чем-то вроде стойких оловянных солдатиков из милой, пронзительной и давно утерянной сказки.

В любом случае мелкое лесное зверьё да и вся дикая природа чувствовали себя вольготней. И дикую природу не тревожил туман. Если только он сам не был её частью и порождением. Да, в этом разваливающемся мире мелкое лесное зверьё чувствовало себя вольготней людей. Но сейчас, по мере приближения к каналу, все эти деловитые звуки смолкли. Как стих и ветерок над низкими травами.

В ночи вокруг чувствовалось лишь повисшее и всё более нарастающее напряжение. Это имела в виду Ева, когда позвала Хардова? Древний инстинкт посоветовал сегодня дикой природе держаться от канала подальше.

— Понимаешь, Ева… — осторожно начал Хардов, пытаясь подыскать подходящие слова, чтобы успокоить девушку, — эта дорога от Дубны к памятнику Ленина, дорога Молодожёнов, её иногда ещё называют…

— Дорогой призраков, — сказала Ева. — Да, я знаю.

— Верно, — кивнул Хардов и понял, что уже давно отвык от общения с молоденькими девушками. — Я к тому…

Ева теперь его не перебивала, и гид посмотрел на ответвление старой дороги, что вела в сторону дамбы и дальше, к Иваньковскому гидроузлу. Под дамбой дорога ныряла в туннель, а русло канала со шлюзом № 1 было проложено над ним. Хардов вспомнил чёрный мглистый зев туннеля и подумал, что это скверное место. Особенно сегодня. Даже в благоприятные дни люди предпочитали пользоваться лодками, а не туннелем, для переправы на другой берег дамбы, и не только потому, что он притягивал уйму крыс.

Если верить городским слухам, некоторые мальчишки на спор перебегали туннель — что там, всего лишь несколько десятков метров. Если верить тем же слухам, некоторые из бегунов не справлялись со столь короткой дистанцией: они не появлялись с противоположного конца туннеля, но и назад, к месту старта, не возвращались. И возможно, именно сейчас, в эту самую минуту, нанятая Хардовым лодка проходит над туннелем, о котором столько любят посудачить в трактирах Дубны.

— Я к тому, — повторил Хардов, — что тебе не стоит бояться: сегодня на этой дороге мы вряд ли встретим призраков.