Книге не повезло: ее издатель обанкротился, склад его опечатали, и тираж не поспел к весенней ярмарке. Но видеть в этом (как делают некоторые авторы) причину того, что имя Канта как создателя космогонической гипотезы не получило европейской известности, все же не следует. Книга в конце концов разошлась, анонимность автора была раскрыта, а в одном из гамбургских периодических изданий появилась одобрительная рецензия.

В 1761 году И.Г. Ламберт в своих «Космологических письмах» повторил идеи Канта о структуре мироздания; в 1796 году французский астроном Лаплас сформулировал космогоническую гипотезу, аналогичную кантовской, оба – и Ламберт и Лаплас – ничего не знали о своем предшественнике. Все в духе времени: Кант не был знаком с работой Даламбера о кинетической энергии, на Западе не слышали о его труде.

Приступая к изложению космогонической системы, Кант озабочен одним: как согласовать ее с верой в бога? Мыслитель настаивает: противоречий между требованиями религии и его гипотезой нет. Вместе с тем он не может отрицать определенного сходства между собственными взглядами и учением древних материалистов – Демокрита и Эпикура. Как и эти философы, Кант полагает, что первоначальным состоянием природы было всеобщее рассеяние первичного вещества, атомов. Эпикур говорил о тяжести, заставляющей атомы падать, эта мысль близка теории тяготения Ньютона, на которую опирается Кант. Воспитанник пиетистов вынужден оправдываться: «Даже в самых бессмысленных взглядах, которые когда-либо пользовались успехом у людей, всегда можно найти какую-то долю правды».

В XVII веке естествоиспытатели (в том числе Ньютон и Галилей) были убеждены в божественном происхождении небесных светил. Кант хотя и отмежевывался от древних материалистов, но фактически (вслед за Декартом) распространил принципы естественнонаучного материализма на космогонию. «Дайте мне материю, и я построю из нее мир, то есть дайте мне материю, и я покажу вам, как из нее должен возникнуть мир». Формула Канта звучит как афоризм. В ней основной смысл книги; Кант действительно показал, как под воздействием чисто механических причин из первоначального хаоса материальных частиц могла образоваться наша солнечная система.

Отрицая за богом роль зодчего вселенной, Кант видел в нем все же творца того хаотического вещества, из которого (по законам механики) возникло современное мироздание. Другой проблемой, которую Кант не брался решать естественнонаучным путем, было возникновение органической природы. Разве допустимо, спрашивал он, сказать: дайте мне материю, и я покажу вам, как из нее можно сделать гусеницу. Здесь с первого же шага можно споткнуться, поскольку многообразие свойств объекта слишком велико и сложно. Законов механики недостаточно для понимания сущности жизни. Мысль правильная; высказав ее, молодой Кант, однако, не искал иных естественных путей для решения проблемы жизни. Лишь в старости, размышляя над работой мозга, он подчеркнет наличие в организме более сложного типа взаимодействия.

Трактат по космогонии сохраняет ту эмоционально насыщенную манеру, в которой была выдержана работа Канта о «живых силах». Автор потрясен величием мироздания и старается быть адекватным открывшейся ему поэтической картине; то и дело он цитирует своих любимых поэтов – Попа, Галлера, Аддисона. Сама его проза готова соперничать со стихами. Кант предлагает, например, мысленно перенестись на Солнце. Что представится нашему взору? «Мы увидим обширные огненные моря, возносящие свое пламя к небу; неистовые бури, своей яростью удваивающие силу пламени, заставляя его то выходить из своих берегов и затоплять возвышенные местности, то вновь возвращаться в свои границы; выжженные скалы, которые вздымают свои страшные вершины из пылающих бездн и то затопляются волнами огненной стихии, то избавляются от них, благодаря чему солнечные пятна то появляются, то исчезают; густые пары, гасящие огонь, и пары, которые, будучи подняты силой ветров вверх, образуют зловещие тучи, низвергающиеся огненными ливнями и изливающиеся горящими потоками с высот солнечного материка в пылающие долины; грохот стихий; пепел сгоревших веществ и борющуюся с разрушением природу, которая даже в самом ужасном состоянии своего распада содействует красоте мира и пользе творения».