— Ну, вот еще! У нас и молодцы съедят!

— Вот сквалыги-то, а еще купцы! Вот я через это самое солдата твоего в калитку пускать не буду!

— А вот за эти срамные слова стащить тебя к хозяину! — восклицает кухарка. — Когда ты у меня солдата видел? Сказывай.

В молодцовской одеваются молодцы и тоже сбираются к заутрене. Кто повязывает себе новый галстук, кто фабрит усы жженой пробкой и сальным огарком, а статный приказчик Иван чуть не в пятый раз чистит себе сапоги, несмотря на то что они огнем горят. Он то любуется на каблук, то рассматривает голенищи.

— Вихры бы по-настоящему в парикмахерской подвить следует, да уж теперь поздно! — говорит он.

— А ты накали на свечке старые ножницы да и закудрявься ими! — дает кто-то совет.

— А что, братцы, для чего это самая четверговая соль составляет? У нас хозяйка больше пяти фунтов этой самой соли нажгла, — слышится вопрос.

— От порчи, от глазу… Раствори в воде и спрысни человека, как рукой снимет. Домовой ее не любит! Сатана боится. Ну, и есть чудесно! Окромя того, и птиц ловить сподручно. Насыпь, к примеру, этой самой соли на хвост воробью — сейчас поймаешь!

— А говорят, господа, что ежели этой самой соли, к примеру, женщине на постель под простыню подсыпать, то так в тебя влюбится, что даже бегать за тобой начнет, — рассказывает охотник до сапогов, Иван. — Только нужно при этом таинственные словеса знать.

— Это верно. Когда я у дяденьки в Кинешме по живодерному делу жил, то у нас один полицейский солдат купчиху одну присыпал, так что ты думаешь? — как нитка за иголкой за ним ходить начала. Шубу енотовую мужнину ему отдала, три самовара, лошадь, а потом со службы выхлопотала и кабак ему открыла. А и солдатенок-то ледящий был. Один ус кверху, другой книзу, да и ноздря в драке разорвана.

— Ты куда к заутрене-то?

— К Иоанну Предтече. С Марьей Дементьевной хочется похристосоваться. Вот девушка-то!

— Так женись. Чего же зеваешь!

— И женюсь, когда из приказчиков в люди выйду

Часы бьют одиннадцать.

— Пора. Полуночницу начали!

Все в доме начинает суетиться.