Пусть тебя не было десять Приливов, но тебя с детства растили королём, а меня — чьей-то вещью. — Тоненькие пальцы нервно пробежались по кружевному воротнику платья. — Чувствуешь разницу? Те, кто поднимал бунты с требованием дать мне трон, действовали не от моего имени, Ино. Они как раз прекрасно понимали: я — вещь. Стул, который можно двигать, а вследствие легкого веса — даже переносить. И они хотели двигать.
— Но ты не вещь, Розинда, — мягко возразил Дуан. — И я уверен, отец…
— Помолчи. И послушай.
Она даже не дала ему закончить; углы рта растянулись в неприятную, незнакомую ухмылку. Розинда спрыгнула со стола и начала прохаживаться вокруг Дуана. Периодически он поворачивался, чтобы на нее посмотреть; ему казалось, сестра подбирает слова, и он не торопил. Наконец она снова заговорила:
— Прошло четыре Полукруга, когда отец смирился, Ино, и перестал тебя искать. Он понимал, что уже не успеет вырастить преемника, даже если женится еще раз, да и вдруг пойдут девочки? Он решил использовать то, что есть, — меня, власть ведь можно передавать и дочерям. Моих милых камеристок на прогулках все чаще отныне сменяли дамы из Левого полусовета, а моими обычными собеседниками стали мужчины из Правого. Я, всю жизнь говорившая только о платьях, музыке и бабочках, стала рассуждать о политике и науках. Я, Ино, понимаешь? Ты даже представить себе не можешь, как тяжело, например, увидев целых двенадцать Приливов, впервые вгонять в голову математику, когда до этого тебя даже не учили считать больше, чем до ста! Но мне многое удавалось, потому что я старалась. Это было в новинку, и это было нужно отцу, я жалела его. А потом…
Она запнулась, и, догадавшись, Дуан спросил:
— Он потащил тебя на казнь?
Сестра кивнула.
— Розинда…
— Он сказал, я должна это знать. — Остановившись рядом, она пожала узкими плечами. — И я узнала. Правда, — она мрачно усмехнулась, — ему удалось проделать это всего раз. Больше не пытался.
— Как ты этого добилась? — удивился Дуан. — Меня он…
— Брал на каждую. Знаю. — Розинда взялась за длинную кисточку на своем поясе и принялась вертеть. — Но поскольку я попыталась выброситься в окно в день, когда увидела первое повешение, ему пришлось передумать.
Дуану стало еще сквернее. Ловя бледную руку сестры своей, он спросил тише:
— Ты пыталась…
Но Розинда вырвалась и неприлично, заливисто рассмеялась.
— Я не такая дурочка. Это было в первый день Сэлты Большого Отлива, я просто хотела отправиться с городскими девушками прыгать через костры. Ну, те, которые разводят на том участке моря, откуда уходит вода. Я решила вылезти в окно, я часто так делала раньше. Одна из моих дам увидела и завизжала, что я хочу уйти в сон. И я, быстро сообразив, что к чему, стала изображать, что делаю именно это. Заламывать руки, визжать, слезу пустила. Отцу пришлось признать: казни — не лучший досуг для девушки.
Дуан невольно рассмеялся такой хитрости, но Розинда больше даже не улыбнулась. Глянув исподлобья, она отчетливо произнесла:
— С того дня я стала все делать ему назло, Ино. Он уже не удивлялся моим выходкам, и остальные тоже перестали. Я не видела в этом ничего плохого: он вспомнил о том, что я существую, слишком поздно, и мне очень захотелось, чтобы он за это поплатился. Может, я и вещь, но не самая безропотная. И теперь, когда есть ты, — оглядев стол, она подтянула к себе графин с водой и отпила прямо из него, — я предоставлена самой себе и могу делать…
— Нет.
Настал его черед перебить. Розинда недоуменно вскинула тонкие брови:
— Что — нет?
Дуан сделал особенно глубокий вдох, как перед погружением на дно моря, и отчетливо произнес:
— Первое, что я сделаю, если меня признают законным наследником, — выдам тебя замуж за хорошего человека. |