Попугай, купленный капитаном Памфилом, был великолепным экземпляром какаду — белоснежный, с черным, как эбеновое дерево, клювом и желтым, словно шафран, хохолком, поднимавшимся и опускавшимся в зависимости от хорошего или дурного настроения птицы, придавая ей то притворно-добродушное выражение бакалейщика в картузе, то грозный вид национального гвардейца в медвежьей шапке. Кроме внешней привлекательности, Катакуа обладал множеством приятных способностей: он одинаково хорошо говорил на английском, испанском и французском языках, пел «God save the king!» не хуже лорда Веллингтона, «Pensativo estaba el cid» — совершенно как Дон Карлос, а «Марсельезу» — как генерал Лафайет. Понятно, что при таких филологических наклонностях попугай не замедлил в обществе команды «Роксоланы» расширить круг своих познаний и, когда через неделю на горизонте показался остров Святой Елены, начал мастерски божиться по-провансальски, к великому восторгу капитана Памфила, который, как старинные трубадуры, говорил только на лангедоке.

Проснувшись, капитан Памфил обходил свое судно, проверяя, занят ли своим делом каждый человек и на месте ли каждая вещь. Приказав раздать матросам суточный рацион водки и распределив между юнгами удары линька; оглядев небо, изучив море и определив направление ветра; наконец, обретя ту безмятежность духа, какая дается сознанием исполненного долга, капитан в сопровождении Жака, который рос на глазах, разделяя с пернатым соперником всю привязанность хозяина, направлялся к попугаю и давал ему ежедневный урок провансальского языка. Если капитан Памфил был доволен учеником, он просовывал между прутьями клетки кусочек сахара — награду, казалось весьма ценимую Катакуа и вызывавшую жгучую зависть Жака. Случалось, какое-либо внезапное происшествие отвлекало внимание капитана; тогда Жак приближался к клетке и к полному отчаянию Катакуа действовал так ловко, что чаще всего кусок сахара доставался не тому, кому был предназначен, и тот, потрясая лапкой и подняв дыбом хохол, оглашал воздух самыми грозными своими песнями и самыми страшными ругательствами. Что касается Жака, он с невинным видом оставался поблизости от темницы, где бесновался обворованный попугай; если Жак не успевал сгрызть сахар, он засовывал остаток за щеку, оставляя его там потихоньку таять, а сам почесывал бока и блаженно жмурился (единственной карой за его преступление была необходимость пить сахар, вместо того чтобы его съесть).

Каждому ясно, что это посягательство на его движимое имущество было для Катакуа чрезвычайно неприятным, и как только капитан Памфил к нему приближался, попугай исполнял весь свой репертуар. К несчастью, ни один из наставников не научил его кричать «Держи вора!», и капитан, пребывая в уверенности, что попугай съел свое лакомство, а его выходки (они были не чем иным, как формальным обвинением!) вызваны удовольствием видеть хозяина, ограничивался нежным почесыванием птичьей головы. Катакуа до известной степени ценил эту ласку, но все же больше ценил упомянутый кусочек сахара. В конце концов Катакуа понял, что ему самому придется позаботиться о возмездии.