Он крикнул:

— Стой, кто идет?

— Друзья! — ответил по-немецки один из двоих.

Затем, подойдя к часовому и распахнув плащ, чтобы доказать, что у него не было никакого оружия, ни оборонительного, ни наступательного, он произнес пароль с такой точностью, что у часового не возникло никаких сомнений и он пропустил обоих.

Они прошли по подъемному мосту и скрылись в развалинах.

Пять минут спустя появился еще один.

Тот же окрик «Стой, кто идет?» — и те же предосторожности, тот же пароль.

Четырнадцать человек, закутанных в коричневые плащи, прошли таким образом от полуночи до четверти первого то по одному, то группами по два и даже по три человека — но не больше.

Едва пройдя мимо часового, каждый из посвященных вытаскивал из-под плаща черную маску и закрывал ею лицо.

В четверть первого появились двое последних — итого их стало шестнадцать.

Последуем и мы за этими двумя.

Как и другие, они прошли по подъемному мосту и, подобно им, скрылись в развалинах, но, подойдя к огромной опоре моста, на которую, казалось, опирается весь свод, один из двоих, тот, кто шел впереди, остановился.

— Лейтенант, — сказал он тихо по-французски, — помните, что это не детская шалость: если хоть одного из нас узнают, мы будем мертвы.

— Я это знаю, — сказал второй, — вы полагаете, что меня можно узнать по акценту?

— Да нет же! Вы говорите по-немецки как немец, и если вас узнают, то не по акценту.

— Ну тогда, по-твоему, как можно меня узнать? По лицу? Но мы же в масках.

— Наступит минута, когда нужно будет снять маску.

— Я впервые в Абенсберге и только вчера прибыл в Регенсбург.

— Подумайте хорошенько!

— Я подумал.

— Еще раз подумайте, это совсем не детская забава, хотя дети в нее тоже играют: речь идет о жизни и смерти, при малейшем подозрении вас продырявят кинжалом.

— Ты говоришь о жизни как о чем-то очень важном для человека, каждый день рискующего ею на поле боя.

— На поле боя — да, это так, и при дневном свете тоже: при этом можно получить новый офицерский чин или крест; но здесь, если с вами случится несчастье и вы будете убиты, это произойдет тайно, в темноте, в подземелье. Никто не склонен получить удар в спину или быть задушенным между дверьми, как русский царь или оттоманский визирь.

— Господин Шлик, — твердым голосом сказал тот, кому пытались внушить страх, — я получил задание, и я его выполню.

— Пусть будет так, — ответил лазутчик, — я должен был вас предупредить: вы вольны действовать по своему усмотрению!

— Я принял все к сведению.

— В случае опасности не рассчитывайте на мою помощь ни в чем: я смогу только погибнуть вместе с вами, но не спасти вас. Конечно, я очень дорожу наполеондорами его величества императора французов, но еще больше дорожу своей головой.

— Я ничего от тебя не требую, кроме того, что ты обязался сделать: ввести меня в общество братьев Тугендбунда и представить им как их последователя.

— Учтите, что при малейшей опасности я от вас отрекусь, и скорее не единожды, а трижды, как святой Петр.

— Я это тебе разрешаю.

— Вы настаиваете?

— Настаиваю.

— Тогда больше не будем говорить об этом.

При этих словах г-н Шлик нажал пружину, спрятанную в скульптурах опоры; она повернулась и открыла узкий, но достаточный для одного человека проход.