Но где же вы, о победитель! И почему, едва приехав, вы вновь отправились в путь?

Ах, да! Ваш старый недруг, Англия, только что сбила с пути Австрию; она сказала ей, что вы находитесь в семистах льё от Вены, что вам еще необходимо собрать вокруг себя все свои силы и сейчас подходящий момент, чтобы отобрать у вас — у вас, кого папа Пий VII только что отлучил от Церкви, как отлучили Генриха IV Германского и Филиппа Августа Французского, — отобрать у вас Италию и прогнать вас из Германии. И она поверила в это, самонадеянная! Она собрала пятьсот тысяч человек, отдала их в руки своих трех эрцгерцогов — Карла, Людвига, Иоганна — и сказала им: «Летите, мои черные орлы! Я отдаю вам на растерзание рыжего орла Франции!»

Семнадцатого января Наполеон верхом отправился из Вальядолида; 18-го он прибыл в Бургос, а 19-го — в Байонну; там он сел в карету и, когда все думали, что он еще в Старой Кастилии, 22-го в полночь уже стучал в ворота Тюильри со словами: «Открывайте, это будущий победитель Экмюля и Ваграма!»

Правда, будущий победитель Экмюля и Ваграма возвращался в Париж в очень скверном настроении, и было от чего.

Эта война в Испании, которую он считал полезной, ему не нравилась, но, поскольку она была уже начата, у нее по крайней мере было одно преимущество — она привлекла англичан на континент.

Как ливийский великан, Наполеон чувствовал себя действительно сильным только тогда, когда касался земли. Если бы он был Фемистоклом, то подождал бы персов в Афинах и вовсе не стал бы отрывать Афины от их побережья, перенеся город в Саламинский залив.

Фортуна, любовница, которая всегда была ему так верна: и когда он заставил ее сопровождать его от Адидасе до Нила, и когда заставил следовать за ним от Немана до Мансанареса, — эта Фортуна изменила ему при Абукире и при Трафальгаре!

А ведь он только что одержал три победы над англичанами, убил у них двух генералов, ранил третьего и оттеснил их к морю, как Гектор поступил с греками в отсутствие Ахилла, и теперь вдруг вынужден был покинуть Иберийский полуостров, узнав, что происходит в Австрии и даже в самой Франции.

Поэтому, прибыв в Тюильри и войдя в свои апартаменты, он едва взглянул на постель, хотя было уже два часа ночи, и, перейдя из спальни в рабочий кабинет, сказал:

— Пусть пойдут разбудят великого канцлера и предупредят министра полиции и великого электора, что я их жду: первого в четыре часа, второго — в пять.

— Следует ли предупредить ее величество императрицу о возвращении вашего величества? — спросил камердинер, которому был отдан этот приказ.

Император на мгновение задумался.

— Нет, — сказал он. — Сначала я хочу видеть министра полиции… Только последите за тем, чтобы меня не беспокоили до прихода великого канцлера: я буду спать.

Камердинер вышел, и Наполеон остался один.

Тогда, взглянув на часы, он сказал себе:

«Четверть третьего; в половине третьего я проснусь».

И, бросившись в кресло, он вытянул левую руку на подлокотник, а правую просунул между жилетом и сорочкой, прислонился к спинке красного дерева, закрыл глаза, слегка вздохнул и заснул.

Наполеон, как и Цезарь, обладал этим ценным свойством — засыпать там, где приходилось, тогда, когда хотелось, и на то время, которое он мог себе позволить. Если он говорил: «Я посплю четверть часа» — редко случалось, чтобы адъютант, камердинер или секретарь, получивший приказ разбудить его, войдя в комнату в назначенное время, не заставал его с открытыми глазами.

У него была еще одна редкая особенность, свойственная, как и первая, некоторым гениальным людям, — просыпаясь, он сразу переходил от сна к бодрствованию: его глаза, открываясь, тотчас же становились ясными, его мозг уже работал, мысли были одинаково четкими как через секунду после пробуждения, так и за секунду до сна.