Кваканье лягушек вдруг замолкло. Чуткость преследуемого человека заставила Дэйна встрепенуться, сесть и тревожно насторожиться. Раздалось несколько всплесков воды, — то лягушки поспешно ныряли в ручей вниз головой. Он понял, что они испугались чего-то, и поднялся на ноги, внимательный и подозрительный. Легкий скрип, потом сухой стук, как если бы два куска дерева ударились друг о друга. Кто-то причаливал к берегу! Он схватил охапку хвороста и поднес ее к огню, не отрывая взора от тропинки. Он ждал в нерешимости, покуда что-то не мелькнуло среди кустов; белая фигура выступила из тени и как будто поплыла к нему в бледном сиянии. Сердце его подпрыгнуло и замерло на мгновение, а потом снова принялось колотиться, потрясая все его тело своими бешеными ударами. Он уронил хворост на тлеющие угли; у него было такое чувство, как будто он громко крикнул ее имя, как будто ринулся к ней навстречу, на самом же деле он не произнес ни слова, не шелохнулся, а стоял безмолвно и неподвижно, как чеканная бронзовая статуя, в лучах лунного сияния, струившегося на его обнаженные плечи. Пока он стоял, переводя дыхание, словно потеряв сознание от остроты восторга, она подошла к нему быстрыми, решительными шагами и, с видом человека, прыгающего с опасной высоты, порывисто обвила его шею обеими руками. Слабый голубоватый огонек прокрался между сухими ветками, и треск разгорающегося костра один только и нарушал тишину в то время, как они стояли лицом к лицу друг с другом в немом волнении свидания. Сухое топливо разом вспыхнуло, яркое горячее пламя взвилось к небу выше их голов, и в свете его каждый из них взглянул в глаза другому.

Ни один не проронил ни слова. Сознание постепенно возвращалось к нему; легкая дрожь пробегала по его неподвижному телу и играла вокруг его рта. Она откинула голову назад и впилась в его глаза взглядом, составляющим могущественнейшее оружие женщины. Такой взгляд волнует сильнее, нежели самое тесное соприкосновение; он опаснее удара кинжалом, потому что тоже разлучает душу с телом, но оставляет телу жизнь, и оно становится игрушкой страстей и желаний; этот взгляд окутывает все тело и в то же время проникает в сокровеннейшие глубины существа. Он приносит человеку поражение в тот самый миг, когда тот полон безумного ликования от только что одержанной победы. Он имеет одинаковое значение как для человека лесов и морей, так и для того, кто живет в еще более опасной пустыне домов и улиц. Тот, кто ощутил в своей груди страшный восторг, пробуждаемый таким взглядом, живет одним только настоящим, и оно превращается для него в рай; он забывает о прошлом, — оно было для него страданием; он не думает о будущем, — оно, может быть, принесет ему гибель. Он мечтает вечно жить в озарении этого взгляда. Это взгляд сдающейся женщины.

Он понял, и точно с него спали его невидимые оковы; он бросился к ее ногам с радостным криком, обхватил ее колени, спрятал голову в складках ее платья и лепетал бессвязные слова любви и благодарности. Никогда еще он не испытывал такого чувства гордости, как в эту минуту, когда лежал у ног женщины, наполовину принадлежавшей по крови к племени его врагов. Она же стояла в глубокой задумчивости и с рассеянной улыбкой играла его волосами. Дело было сделано. Мать ее оказалась права. Этот человек был ее рабом. Глядя на него коленопреклоненного, она испытывала глубокую, жалостливую нежность к человеку, которого даже в мыслях привыкла называть владыкой жизни. Она подняла глаза и печально взглянула на южный небосклон, под которым отныне должен был пролегать их жизненный путь — ее и человека у ее ног.