О том, что искал и находил в «Мирамонде» Карамзин, что привлекало его в романах, он объяснил в «Рыцаре нашего времени».

«Но чем же романы пленяли его? — спрашивает Карамзин, имея в виду Леона. — Неужели картина любви имела столько прелестей для осьми- или десятилетнего мальчика, чтобы он мог забывать веселые игры своего возраста и целый день просиживать на одном месте, впиваясь, так сказать, всем детским вниманием своим в нескладицу „Мирамонда“ или „Даиры“? Нет, Леон занимался более происшествиями, связию вещей и случаев, нежели чувствами любви романической. Натура бросает нас в мир, как в темный, дремучий лес, без всяких идей и сведений, но с большим запасом любопытства, которое весьма рано начинает действовать во младенце, тем ранее, чем природная основа души его нежнее и совершеннее. Вот то белое облако на заре жизни, за которым скоро является светило знаний и опытов!

Леону открылся новый свет в романах; он увидел, как в магическом фонаре, множество разнообразных людей на сцене, множество чудных действий, приключений — игру судьбы, дотоле ему совсем неизвестную… (Но тайное предчувствие сердца говорило ему: „Ах! И ты, и ты будешь некогда ее жертвою! И тебя схватит, унесет сей вихорь… Куда?.. Куда?..“) Перед глазами его беспрестанно поднимался новый занавес: ландшафт за ландшафтом, группа за группою являлись взору. — Душа Леонова плавала в книжном свете, как Христофор Коломб на Атлантическом море, для открытия… сокрытого.

Сие чтение не только не повредило его юной душе, но было еще весьма полезно для образования в нем нравственного чувства. В „Даире“, „Мирамонде“, в „Селиме и Дамасине“ (знает ли их читатель?), одним словом, во всех романах желтого шкапа герои и героини, несмотря на… многочисленные искушения рока, остаются добродетельными; все злодеи описываются самыми черными красками: первые, наконец, торжествуют, последние, наконец, как прах, исчезают. В нежной Леоновой душе неприметным образом, но буквами неизгладимыми начерталось следствие: „Итак, любезность и добродетель одно! Итак, зло безобразно и гнусно! Итак, добродетельный всегда побеждает, а злодей гибнет!“ Сколь же такое чувство спасительно в жизни, какою твердою опорою служит оно для доброй нравственности, нет и нужды доказывать. Ах! Леон в совершенных летах часто увидит противное, но сердце его не расстанется с своею утешительною системою; вопреки самой очевидности он скажет: „Нет, нет! Торжество порока есть обман и призрак!“».

В 1802 году в статье «О книжной торговле и любви к чтению» Карамзин, говоря о подобных романах, снова подчеркивает их положительное значение для русской читающей публики.

Он отмечает, что 25 лет назад, как раз приблизительно в те годы, когда он с восторгом читал «Мирамонда» и «Даиру», в Москве были две книжные лавки, продававшие в год книг на 10 тысяч рублей, теперь же их — 20, и выручают они около 200 тысяч рублей. Карамзин интересовался у книгопродавцев: какие книги более всего расходятся? Те отвечали: романы. В то время, когда писалась статья, к романам, подобным «Мирамонду», в среде просвещенной публики уже становилось хорошим тоном относиться с презрением. Но Карамзин выступил их горячим защитником.

«Не знаю, как другие, — писал он, — а я радуюсь, лишь бы только читали! И романы, самые посредственные, — даже без всякого таланта писанные, — способствуют некоторым образом просвещению.

…Всякое приятное чтение имеет влияние на разум, без которого ни сердце не чувствует, ни воображение не представляет.