Такое повеление означало особое расположение, поэтому оставалось лишь ждать. «Боюсь только, — писал Карамзин жене, — что это может продлиться и неделю, и две, и три в нынешних обстоятельствах. Готовятся к свадьбе и праздникам (на 13–20 февраля приходилась Масленица. — В. М.), разве около 20-го затихнет шум. Сколько дней для меня потеряно!»
Беспокоясь о семье, о детях, о жене, Карамзин хотел скорее решить дело с изданием «Истории» и возвратиться в Москву. Но его появление в Петербурге было замечено, к нему проявляли интерес, да и простой долг вежливости требовал нанести визиты прежним знакомым, друзьям, приятелям и новым знакомым, которые приглашали, прося оказать им честь.
Уже вечером следующего после приезда дня Карамзин писал жене: «Я видел многих, но еще гораздо более надобно видеть. Несмотря на усталость моих лошадей, я не устал духом, ни телом, а только грущу…» И затем в каждом письме (он писал их почти каждый день) он дает отчет о визитах и встречах.
Как «у свойственника любезного» он обедает у Ростопчина, наносит визиты князю А. Н. Голицыну, князю А. Н. Салтыкову, Полторацкому, графине Лаваль, князю Щербатову, Румянцевым, Оленину, Огаревым, княгине А. П. Голицыной, встречается с Розенкампфом, Тургеневыми, Лобановым, Козодавлевым, Нелединским, Державиным, Мордвиновым, Муромцевым, графом Каподистрия, Шторхом, Кругом, Мятлевым, Балашовым, Крыловым, Гнедичем и многими другими, не говоря уже о брате Федоре Михайловиче, жившем тогда в Петербурге, и Екатерине Федоровне Муравьевой…
«После обеда езжу из дому в дом, т. е. бываю в двух или трех местах… Еще у половины не был; многие уже пеняют мне»; «обед за обедом; зовут и на вечер; пишут обязательные записки…»; «будущие обеды, записанные в моей книжке, идут уже до воскресенья второй недели поста». По утрам у него самого бывают визитеры: «У меня в одно утро было 12 гостей, и все добрых приятелей», «мне часто не дают писать, а отказывать не могу: видят, что я дома, по карете; не хочу быть грубым и неблагодарным…» — и так день за днем.
Карамзин доволен приемом: «Не могу довольно нахвалиться ласками здешних господ», «учтивостью, приветствиями и ласками здешних жителей и бояр». Он иронизирует над собой: «Вообще я изрядно болтаю», «почти не затворяю рта», пишет жене о своем сожалении, что она не видит, «как твоего плешивого мужа уважают в Петербурге», описывает свой внешний — светский — вид: «Ты хочешь знать мой туалет: распудрен, причесан славно за 30 рублей в месяц, большею частию в черном фраке, в башмаках, и хоть куда! Находят, что я не так стар. Дай Бог, чтобы ты по возвращении то же обо мне сказала!»
Во многих домах он читает главы из «Истории…»: у графини Лаваль (которая, замечает он, «поет мне комплименты, как сирена» и у которой «дом есть едва ли не первый в Петербурге»), у Тургеневых, у Свечиной, у великих княгинь и императрицы и в других домах. А. С. Стурдза, присутствовавший на нескольких таких чтениях, рассказывает в своих воспоминаниях: «Я встретил в первый раз Карамзина в гостиной Софьи Петровны Свечиной; он читал нам вслух блистательный отрывок из своей „Истории“, а именно: сказание о Дмитрии Донском; я внимал ему в толпе слушателей, отчасти любопытных, отчасти не доверявших его учености и таланту. Сквозь легкомыслие и вежливое лицемерие некоторых прогладывало глубокое, иногда забавное изумление. Эти домашние чтения повторялись во многих почетных домах; везде сыпались на автора похвалы, которые он принимал без услады и восторга, просто, с неподражаемым добродушием».
Г. Р. Державин, пригласив Карамзина на обед, решил познакомить его с членами «Беседы». |