Значит, не тюрьма. Просто келья. Да и лежал я не на тощем тюфяке, набитом гнилым сеном, а на достаточно комфортной постели, на вполне себе удобной подушке и был до подбородка укрыт легким одеялом, от которого вкусно пахло травами.

Встать и осмотреться получше у меня тоже не получилось. Руки-ноги казались чугунными, а голова была похожа на литую металлическую болванку. При малейшей попытке пошевелиться затылок начинал раскалываться, левую руку сводило до самого плеча, а в глазах вспыхивали такие яркие круги, что я предпочел не рисковать. Почти одновременно с этим обнаружилось, что левая рука у меня плотно забинтована и, судя по всему, достаточно давно была лишена возможности двигаться. Кончики пальцев онемели, сжать их в кулак я не мог, а стреляющая боль в мышцах и стойкий запах целебных трав заставляли проявить осторожность.

С ногами проблем не возникло – помимо безумной слабости, никаких отклонений в них не наблюдалось.

Голова… ну, похоже, ей здорово досталось, потому что соображала она туго, сумеречное зрение не работало. И вообще, было непонятно, что происходит и почему я лежу тут как барин, вместо того чтобы звенеть кандалами в подвале или удовлетворять болезненное любопытство какого-нибудь вивисектора из Ковена.

Ах да…

Я ведь снова человек. Не нурр. Ну хоть что-то в этой жизни осталось хорошего. Хотя, если подумать, с чего бы мне становиться человеком, если последний миг, который остался в моей памяти, был тесно связан с собирателем душ? А в предпоследний я совершенно четко планировал сдохнуть, причем желательно до того, как до меня доберутся каратели?

У меня вдруг спину осыпало морозом.

Да нет. Не может быть!

Я с некоторым трудом выпростал из-под одеяла неимоверно тяжелую правую руку, с недоумением воззрился на смуглое, волосатое и на редкость мощное предплечье. Неверяще дотронулся кончиками пальцев до горы бинтов, наложенных на горло. Попытался ругнуться. Вздрогнул, услышав сорвавшийся с губ сдавленный сип и подозрительное бульканье в глотке. После чего обессиленно уронил руку обратно на постель и снова закрыл глаза.

Воспоминания из прошлой жизни накатили лавиной, и я тихо захрипел, в деталях припомнив свой последний день в облике Рани. Бешеную гонку по подземельям, короткую схватку с карателями, рухнувший у моих ног полутруп с жадно вцепившимся ему в глотку Изей. Мимолетное торжество, перемешанное с болью и тоской по погибшим улишшам. И слабую, едва теплящуюся надежду в словах, в которых на первый взгляд не было ничего необычного.

Все твое – мое…

Я с трудом сглотнул комок в изувеченном горле.

«Изя? Ули?»

Однако на мой зов никто не отозвался. Хвост вопреки всему не отрос, словно внезапно разучился это делать. Присутствие нурра обозначилось лишь легким зудом в районе копчика и еще большей слабостью, от которой сознание снова начало куда-то уплывать. А что касается Ули, то один-единственный мыслеобраз от него все-таки пришел и был полон бесконечной, выматывающей, воистину смертельной усталости, в которой проскальзывали вина и сожаление. Мол, прости, хозяин. Я сделал, как ты просил, но на большее меня уже не хватило.

Ох, Ули…

Будучи не в силах помочь ни себе, ни ему, я представил, как прячу в ладонях измученного, едва дышащего и такого же истощенного мышонка, после чего все-таки не выдержал и провалился в темноту.

Однако на этот раз тьма оказалась не такой беспросветной, как раньше, поэтому даже во сне я видел стремительно сменяющие друг друга картинки, образы, мысли, эмоции. Как несколько сумбурный, не особенно качественно снятый, но достаточно подробный фильм о человеке, которого я недавно убил.

– Лежите, мастер Шал. Вам еще нельзя ни шевелиться, ни говорить! Вы слишком слабы!

Ах да, мастер Шал – это же теперь я.