Являясь единственной молодой бабенкой в округе, Верка всегда могла рассчитывать на добрый бакшиш от навещающих ее мужчин. Любви все возрасты покорны, так что в Веркиной хибаре не переводились леденцы и махра, керосин и сушеная кукуруза. Она могла позволить себе кормить кошку требухой каждой второй забитой в округе коровы и помнила, каково на вкус сгущенное молоко. В Веркином сундучке по сей день хранились бусы из искусственного жемчуга, еще не очень дырявые колготы с искрой и набор польских теней, но все это были остатки былой роскоши. Рог изобилия иссяк.

Минувшей зимой пьяненькая Верка, удравшая в степь от заезжего прапорщика, гонявшегося за ней с офицерским ремнем, отморозила ноги. Отогретые в тепле, они начали гнить, а потом пошли язвами, в которых завелись черви и белые личинки. Единственным средством от этой напасти была человеческая моча, и Верка лечилась ею самостоятельно, потому что все ухажеры от нее моментально отвернулись. В доме установился такой невыносимый дух, что даже кошка от Верки сбежала, тем более что для нее тут наступили голодные времена.

К марту ноги у Верки Смердючки кое-как зажили, зато живот прилип к позвоночнику. Обмотав ступни кусками дерюги, она, кряхтя и охая, слезла с холодной печи и отправилась в трудный путь. Для переноски добычи был прихвачен куль из конской шкуры, прошитый конскими же жилами. Такие служили казахам вместо гробов.

Померший недавно сосед слезно просил Верку похоронить его, согласно местным обычаям: до захода солнца, сидящим в мешке, семикратно замотанным в белую ткань. Но Верка отрез материи и куль сберегла, а старика закопала на огороде без лишних церемоний, в одних только сопревших подштанниках, к которым и прикоснуться-то было противно.

«Покойникам все равно, куда они обращены лицами – на восток или на запад», – сказала себе рассудительная Верка.

Мертвым древние традиции – все равно что припарки, от которых никакого толку. Радуйся, если после смерти тебя землицей кое-как забросают, а то ведь оставят собакам на съедение, вот и все твое высокое предназначение.

Не беда, решил Воропаев, гораздо хуже было бы, если бы трупы облили соляркой и подожгли. Но бандиты пожалели горючее, так что тут одних шмоток на тыщу рублей осталось. Простирнуть, высушить, заштопать – и будут как новенькие. В смысле – одежки, а не их обладатели. Убитых мужиков уже не починишь, не воскресишь. Собаки успели потрепать их немного, а им хоть бы хны. Лежат, уставившись пустыми глазами в небо, и никак не реагируют на происходящее. Все плохое, что могло с ними случиться, уже случилось.

Воропаев бегло осмотрел поле боя, но ничего примечательнее стреляных гильз не обнаружил. Фуры, которые мужики вшестером перегоняли через Казахстан, само собой, исчезли. Судя по следам протекторов, грузовиков было три. Плюс легковушка, в ней, надо полагать, ехал седьмой. Теперь никто никуда не едет. Земля под трупами пропиталась кровью. У собак, собравшихся вокруг, морды тоже в крови.

Вспугнутые появлением Воропаева, они прервали пиршество и теперь дружно облизывались, не спеша уступать добычу человеку. За минувшую голодную зиму собаки опаршивели и отощали до такой степени, что им приходилось стоять на широко расставленных лапах. Казалось, достаточно сильного порыва ветра, чтобы опрокинуть все это шелудивое воинство.

– Пшел вон! – прикрикнул Воропаев на крупного серого кобеля, скалящего зубы поодаль.

– Воф! – простуженно отозвался тот. – Воф, воф! – По всей видимости, это был вожак стаи. Заставить отступить его – значит одержать победу без боя.

– Га, га! – воинственно заорал Воропаев, размахивая своим кривым ножом направо и налево. Однако шажки, которыми он пошел на противника, были мелкими, семенящими.

– Урррунннггг… – вожак ответил человеку низким утробным ворчаним и пригнул башку к земле.