|
Глаза Пьера, наконец, освоились с сумерками. В гаснущем свете дня он разглядел на кровати тетю Диду; она лежала неподвижно, как покойница. Нервные припадки, с детства терзавшие ее бедное тело, теперь доконали ее. Казалось, нервы иссушили в ней всю кровь. Эта страстная плоть долгие годы изнуряла, сжигала самое себя вынужденным воздержанием и, наконец, превратилась в жалкий труп, который еще гальванизировали пробегавшие по нему судороги. Ужасные боли, по видимому, ускоряли длительный распад ее организма. Лицо Аделайды, бледное как у монахини, обескровленное суровой жизнью и постоянным пребыванием в сумраке, было покрыто красными пятнами. Все черты были искажены, глаза широко раскрыты, руки неестественно вывернуты; она лежала неподвижно, вытянувшись, и платье резко обрисовывало ее костлявое тело. Аделаида умирала безмолвно, судорожно сжав губы, и сумрак был насыщен ужасом ее немой агонии. У Ругона вырвался жест досады. Это трагическое зрелище было ему крайне неприятно: вечером он ждал к обеду гостей, и ему совсем не хотелось иметь грустный вид. Право же, всю жизнь мать только и делает, что ставит его в неловкое положение. Неужели она не могла выбрать другой день. Не подавая виду, что он обеспокоен Пьер сказал: – Ничего, обойдется. Сколько раз я ее видел в таком состоянии. Надо ей дать отдохнуть, – это единственное лечение. Паскаль покачал головой. – Нет, сегодняшний припадок не похож на прежние, – прошептал он, – я часто наблюдал за ней и никогда не видал таких симптомов. Посмотрите на ее глаза, они стали как то особенно прозрачны, в них появился нехороший блеск. А лицо! Как ужасно сведены все мышцы! Он наклонился, присматриваясь к ее чертам, и продолжал тихим голосом, как бы разговаривая сам с собой: – Такие лица я видел только у убитых, у людей, умерших от испуга… Она, должно быть, испытала какое то страшное потрясение. – А с чего начался приступ? – перебил его Ругон, которому не терпелось выбраться из этой каморки. Паскаль не знал, но Маккар, наливая себе рюмку за рюмкой, рассказал, что ему захотелось коньяку, и он послал мать купить ему бутылку. Она отсутствовала очень недолго, а когда вернулась, вдруг упала на пол, не сказав ни слова. Маккару пришлось перенести ее на кровать. – Но что меня удивило, – добавил он, – это то, что она даже не разбила бутылку. Молодой врач задумался. Помолчав немного, он сказал: – Я слышал два выстрела, когда шел сюда. Может быть, эти негодяи расстреляли еще несколько человек пленных. Если она в это время проходила мимо солдат, вид крови мог довести ее до припадка… Она, должно быть, очень страдала. К счастью, при нем была сумка с медикаментами, с которой он не расставался во все время кампании. Он попытался раздвинуть стиснутые зубы тети Диды и влить ей в рот несколько капель розоватой жидкости. Между тем Маккар снова спросил брата: – Деньги принес? – Да, принес, сейчас мы с тобой рассчитаемся, – ответил Ругон, радуясь перемене темы. Маккар, видя, что ему собираются платить, принялся хныкать. Он слишком поздно оценил все последствия своего предательства, иначе он запросил бы вдвое или втрое больше. Начались жалобы. Право же, тысяча франков – это слишком мало. Дети бросили его, он остался один на свете и вынужден покинуть Францию. Он чуть не заплакал, говоря о своем изгнании. – Ну что же, угодно вам получить восемьсот франков? – спросил Ругон, которому хотелось поскорее уйти. – Нет, по правде, с тебя следует вдвое больше. Твоя жена надула меня. Если бы она честно сказала, чего вам от меня надо, я ни за что не стал бы компрометировать себя за такие гроши. Ругон выложил на стол восемьсот франков золотом. – Клянусь, у меня больше нет денег, – сказал он. – При случае я постараюсь что нибудь для вас сделать. |
