|
Ты еще увидишь, как он переменит кожу… А его братец! Этот знаменитый Эжен, толстый болван, с которым носятся Ругоны!.. Они имеют наглость утверждать, что он занимает в Париже важное положение. Знаю я его положение. Служит на Иерусалимской улице: шпик. – Кто вам сказал? Вы ведь ничего не знаете, – перебивал Сильвер. Его прямодушие было оскорблено лживыми нападками дяди. – Эх, я не знаю? Ты так думаешь? А я тебе говорю, что он шпик. Тебя, по твоей доброте, можно стричь как барана. Какой ты мужчина! Я не хочу сказать ничего плохого о твоем брате Франсуа, но на твоем месте я бы обиделся на его отношение. Он наживает хорошие деньги в Марселе и хоть бы раз прислал тебе двадцать франков на развлечения. Если ты когда нибудь попадешь в нужду, не советую тебе обращаться к нему. – Я ни в ком не нуждаюсь, – отвечал молодой человек гордо, но не совсем твердым голосом. – Моего заработка хватает на нас с тетей Дидой. Вы, право, жестоки, дядя. – Я говорю правду… Я хочу открыть тебе глаза. Наша семья – гнусная семья; как ни печально, но это так. И даже маленький Максим, сынишка Аристида, девятилетний мальчишка, показывает мне язык, когда я прохожу мимо. Этот ребенок скоро будет колотить свою мать, и поделом. Брось, что бы ты там ни говорил, все эти люди не заслужили своего счастья; но ведь в семьях всегда так: добрые страдают, а злые богатеют. Все это грязное белье, которое Маккар с таким удовольствием перетряхивал перед племянником, внушало молодому человеку глубокое отвращение. Ему хотелось вернуться к своим излюбленным темам. Но как только он начинал проявлять нетерпение, Антуан пускал в ход самые сильные средства, чтобы восстановить его против родни. – Заступайся, заступайся за них, – говорил он, как будто немного спокойнее, – мне то что, я с ними больше дела не имею. Если я что и говорю, так из любви к моей несчастной матери, к которой вся эта компания относится совершенно возмутительно. – Негодяи! – шептал Сильвер. – Это еще что, ты ведь ничего не знаешь, ничего не понимаешь. Нет таких гадостей, которых Ругоны не говорили бы о бедной старухе. Аристид запретил сыну здороваться с ней. Фелисите говорит, что ее надо упрятать в сумасшедший дом. Тут молодой человек, бледный, как полотно, перебивал дядю. – Довольно! – кричал он. – Я не хочу больше слушать. Надо положить этому конец! – Что ж, я замолчу, коли тебе это неприятно, – продолжал старый плут, прикидываясь добряком, – Но все таки есть вещи, которые тебе следует знать, чтобы не остаться в дураках. Маккар, натравливая Сильвера на Ругонов, испытывал особое наслаждение, когда глаза молодого человека наполнялись слезами обиды. Он ненавидел Сильвера, пожалуй, еще больше, чем остальных, за то, что тот был отличный работник и никогда не пил. Антуан проявлял самую изощренную жестокость, изобретал самую гнусную ложь, поражавшую несчастного мальчика прямо в сердце, и наслаждался при виде его бледности, его дрожащих рук, его взглядов, полных отчаяния, со злобным сладострастием низкого человека, который рассчитывает удары и целит в самое больное место. Когда Антуан находил, что Сильвер достаточно раздражен и удручен, он переходил к политике. – Говорят, – начинал он, понижая голос, – что Ругоны готовят какой то подвох. – Подвох? – переспрашивал Сильвер, сразу настораживаясь. – Да, уверяют, что в одну из ближайших ночей всех добрых граждан города схватят и посадят в тюрьму. Сначала молодой человек высказывал сомнение. Но дяде были известны все подробности; он говорил, что уже составлены списки, называл лиц, попавших в эти списки; он знал, как именно, в какой час и при каких обстоятельствах план будет приведен в исполнение. И Сильвер понемногу начинал верить этим сказкам и бурно негодовал, проклиная врагов Республики. |
