На том конце провода возникла тишина, затем голос взмолился:

– Я слишком стар. Все это в прошлом…

– У нас нет выбора.

– Но ведь говорили, что… – возразил было голос.

– Насрать мне, что там говорили. Леруа все знает, ты это понимаешь? Он знает.

– Да я уже давно этим не занимаюсь, – сопротивлялся голос.

– Сука, ты что думаешь, это игра? – взвился Го.

– Это была игра. Вспомни, Фрэнсис, это была игра.

– И эта игра плохо кончилась. Так что мы уже не играем. А ты берегись.

– Я стар, я устал.

– Всем на это наплевать, приятель. Решительно наплевать.

Го медленно повесил трубку, не обращая внимания на старика, который что-то еще бормотал на том конце. Напрасно они в свое время брали его с собой на охоту. Он уже и тогда был слабаком. Только создавал им проблемы. Его единственным преимуществом был внешний вид: он выглядел таким безобидным и внушающим доверие. Прекрасный заслон. Го хмыкнул, разглядывая пустой экран компьютера. Он сделал свой ход, теперь оставалось ждать.

Он сделал несколько шагов по террасе и стоял теперь прямо над морем, глядя, как бирюзовые волны лениво накатываются на высокие белесые насыпи. Он узнал ощущение, которое сжимало его грудь: страх. Он всегда боялся. Он был очарован, увлечен, околдован, но он боялся. Боялся того, на что они оказались способны, боялся того удовольствия, которое они испытывали, причиняя страдания. Сборище негодяев. Сборище душевнобольных. А он им помогал. Он, как Иуда, предал человечество за тридцать сребреников. И вот результат: он всю жизнь прожил один. Сидя на деньгах. Он был уверен, что Господь забыл о нем, и вот сегодня Господь пришел, чтобы найти его, извлечь из грязи, поднять из руин на свет божий и назначить наказание.

Старик повернулся спиной к берегу и тяжелым шагом побрел в дом. Он чувствовал себя еще более одиноким, чем всегда.

То, как фонтанировал Хендрикс в «Запретных играх» на своей скошенной гитаре, было куда выше его способностей. Лучшее, что он знал, – это «Чужак» Мустаки. Можно себе представить, серьезным же было время, если никто не покатывался со смеху, когда здоровый чернокожий малый голосил: «… с моей физиономией чужака, Вечного жида, греческого пастора… » Должно быть, он играл это и Лоран – Франсуазе, сидя на берегу, с якобы романтическим выражением лица, а на самом деле пялясь на ее лифчик.

Нет, это невозможно: невозможно, чтобы за те два-три раза, что они валялись с Лоран на песке, мог оформиться этот эмбрион-Шарлотта и родилась настоящая маленькая девочка, его дочь, черт возьми!

И не какая-нибудь там дочь, а самая что ни на есть стервозина.

Ребенок из плоти и крови. Его крови. И этот ребенок обязан ему в какой-то степени своими глазами, волосами, кожей, даже телосложением. Как страшно думать об этом! Как будто у него самого оторвали частичку плоти, чтобы создать другое человеческое существо.

Он почувствовал на своем плече чью-то руку. Он резко обернулся.

– Quomodovales, дорогой друг? Охота прошла удачно?

Даг молча смотрел на отца Леже. Тот мягко улыбался.

– Мальчишка мне сказал, что вы, похоже, не в своей тарелке. Вы что, выпили?

По-прежнему не произнося ни слова, Даг вынул из кармана и протянул ему фотографию. Отец Леже поднес ее ближе к глазам и стал внимательно рассматривать.

– Поглядим… Это Лоран Дюма, не так ли?

Даг кивнул.

– А мужчина рядом с нею, стало быть, отец Шарлотты?

Новый кивок.

– Странно, – произнес священник, – он мне когото напоминает.

Даг кашлянул.