– Значит, она спала с Мартином, – Гельмут был показательно деловит. – И дальше…

– А дальше Мартин, глупыш, даже клялся ей, что он кого‑то убьет. Сен‑Поля, кажется. Ну Вы же понимаете, как он её ревновал! Ну а тот тоже ревновал, но, видно, шибчее или был расторопнее. Словом, убил он мальчишку, хотя кто его знает – не убей он его, так искали бы Вы теперь убийцу Сен‑Поля. Лютеция очень переживала. Вы её, наверное, не беспокойте, хорошо?

– Почему же? Теперь мне просто необходимо поговорить с ней.

– Ну я хотела сказать, не надо говорить, что это я Вам всё рассказала. Так лучше – если она не будет знать. А то ведь зачем ей знать?

– Приятно было побеседовать, – деньги перекочевали из рук в руки.

– Очень хорошо, что Вы пришли, надеюсь, в будущем нас ещё ждут минуты общения, – деньги пересчитаны, – но сейчас к сожалению я должен спешить, – Франсуаза в гневе («Десять флоринов, всего лишь десять, какая скотина, но мы же договаривались!»), – мне ещё предстоит разговор с Лютецией. Или Вы хотите, чтобы я Вам дал ещё десять? – этот неожиданный вопрос поставил гордячку Франсуазу в тупик. Но ненадолго.

– Да, то есть да, то есть конечно, то есть да, то есть… нет, то есть катитесь Вы к черту, денег ему жалко, скупердяй хуев, – разгоряченная Франсуаза зашагала по дорожке к прудам, куда ей совсем не было нужно.

Лютеция – Гельмуту

Лютеция жила в самом сыром и самом левом флигеле замка. Дверь была резная, петли старые, но без скрипа. Лютеция аккуратно смазывала их оливковым маслом, которое исправно тащила с ужинов и обедов. Смазывала и любовно протирала тряпочкой, как если бы это был маузер. Гельмут замер возле двери и принюхался – оливковое масло, что ли? Накануне был тот самый День Умащения Петель, но Гельмуту вдруг подумалось, что он заблудился и оказался у кладовой. Пламя свечи, марионетка коридорных сквозняков, упорно пыталось гореть вниз головой, наплевав на соответствующие предписания со стороны знатоков естественного порядка вещей. Особенно сильно сквозило из‑под двери. Гельмут постучал три совершенных раза.

– Кто? – поинтересовалась Лютеция с секундным промедлением. Она заслышала гулкие тевтонские шаги ещё в постели, на цыпочках подскочила к двери и притаилась в надежде разузнать, кто это и к кому направляется. К ней. Сюрприз.

Преимущество на её стороне. Гельмут опешил. Всё‑таки это неожиданно – он рассчитывал выцарапать её, непонимающую, из‑под перины и учинить допрос с пристрастием. А она, оказывается, не спит. И, возможно, не одна.

– Я, Гельмут фон Герзе, желаю срочно переговорить с Вами по одному важному делу, – выдавил Гельмут.

Сейчас ещё возьмет и не откроет. Но она открыла.

– Чем могу? – Лютеция сияла. Впервые за десять дней к ней пожаловал мущина. А это означает катание на лошадках, милые безделки, цветы, мороженое.

Лютеция была рада, по‑честному рада видеть у себя статного, в летах фрица с толстой золотой цепью на шее. Гельмут вошел и без приглашения оседлал стул.

– Я хочу расспросить Вас о Мартине фон Остхофен, с которым Вы, как мне стало известно, были накоротке, – выпалил Гельмут, но, спохватившись, спросил:

– Вы не спите?

– Нет, я делала педикюр, – Лютеция села на свою теплую кровать, задрала рубаху и показала ноги.