— Ох, какая цепочка! — Зигмунт уставился на Аннусин крестик, который скорее лежал, чем висел на пышненьких грудях, расчетливо приподнятых тесным корсажем, и даже тронул эту цепочку, чтобы лучше разглядеть, ну а что ладонь Зигмунта походя огладила волнующуюся грудь, опять же заметила только Юлия. Впрочем, нет: могучая пани Юзефа, вошедшая со вторым огромным подносом, тоже не оставила без внимания поведение дочери и так резко свела свои широкие черные брови, что Юлия даже удивилась, как это они не столкнулись с грохотом, подобно двум грозовым тучам.

— Аннуся! Помогай! — рявкнула хозяйка, и девушка отпрянула от ласкового обольстителя, который, впрочем, успел шепнуть ей напоследок нечто такое, от чего кровь едва не брызнула из ее раскрасневшихся щечек, а груди от волнения почти выскочили из корсета.

«Убей Бог, если он не позвал ее на ночь в свою постель!» — с внезапной, свойственной только женщинам прозорливостью догадалась Юлия и послала Аннусе самый презрительный взгляд, на который была способна. Однако тут же пыл ее поутих, ибо она задумалась о собственном положении.

Бог с ним, с неодобрением этого Сокольского! В конце концов, Юлия и сама знает, что рыльце у нее в пушку. Но с Адамом-то что приключилось?! Даже если он знаком с Зигмунтом и растерялся в первое мгновение, почему сейчас не встать из-за стола под предлогом усталости, не удалиться в предназначенные им покои и забыть о неприятной встрече? Ведь они теперь принадлежат друг другу, и грядущая ночь принадлежит им — как и вся жизнь!

Она радостно встрепенулась, когда Адам поднялся, но тут же ее будто ледяной водой окатили, ибо он и не глянул на свою нареченную, а, повинуясь неприметному жесту Зигмунта, вышел вслед за ним на крыльцо.

Бледнолицый Валевский удалился умываться в сопровождении Юзефы, хозяин где-то хлопотал, Аннуся, верно, приводила в порядок чувства и корсет, так что Юлия осталась в горнице одна и сиротливо сидела у стола. Только черная толстая моська, лежавшая у порога, время от времени лаяла на нее, словно тоже была исполнена презрения к беглянке.

О чем они там говорят? Почему так затрепетал Адам при встрече с Сокольским? А если это какой-то родственник, изумленный тем, что Адам не в Варшаве, в своей школе подхорунжих , а за много миль от нее, вдобавок — в компании с дамой! А вдруг… Вдруг все дело в даме, то есть в Юлии? Вдруг Адам помолвлен или, спаси Господи, женат, а Сокольскому об этом известно, и сейчас решается ее судьба?!

Воровато оглянувшись, она подхватилась и шмыгнула в сени. Дверь на крыльцо была чуть приотворена, и девушку сразу охватило сквозняком, однако его ледяные объятия были дуновением зефира в сравнении с леденящими душу словами, доносившимися с крыльца.

— Какого черта ты здесь делаешь?! — яростно вопрошал Зигмунт, но ответа Юлия почти не расслышала: верно, у Адама вовсе пропал голос. Она разобрала что-то вроде «встреча», «сердце», «жениться», — поняла, что Адам рассказывает об их планах, и преисполнилась горячей надежды, что теперь-то этот невесть откуда взявшийся Сокольский оставит их в покое.

— Ну прямо Троил и Крессида! — с иронией воскликнул тот. — Все это так трогательно, я чувствую колотье в боку! Одного не могу понять: два-три дня подождать нельзя было?! К чему такие хлопоты? Понимаю, сейчас ее отец, конечно, против вашего брака, но ведь после завершения событий девица сама упала бы к тебе в руки, как созревший плод! Чего молчишь? Или… Ах вот оно что! Так ты не случайно ударился в бега именно сегодня? Ты… дезертировал?!

Юлия ожидала, что теперь-то раздастся возмущенный возглас Адама, но тот не издал ни звука. Получается, что этот Зигмунт прав?! Однако откуда дезертировал Адам? Ну, бросил учебу — так разве это преступление? И разве причина для того ужаса, который владеет Адамом, не давая ему и слова вымолвить в свою защиту?

— Ну, вот что, Коханьский! — произнес Зигмунт после недолгого, но тягостного молчания.