Она уже обдумывала, как украсит его, где купит мебель, какие фотографии и гравюры повесит на стенах. Она зашла в садовый центр и посмотрела на растения, отметив, какие хорошо растут в оконных ящиках, а каким требуется солнце. Измерила шагами длину коттеджа, потом ширину, осмотрела окна и дверь. В Актон она вернулась с головой, набитой планами и идеями, все из которых оказались нереальными и невыполнимыми, когда она столкнулась с тем объемом работы, который требовалось выполнить в родительском доме.

Покраска внутри, ремонт снаружи, замена обоев, столярные работы, прополка всего сада за домом от сорняков, чистка старых ковров… список оказался бесконечным. И, кроме того факта, что она была единственной персоной, пытавшейся выполнить ремонт дома, который стоял без ухода с тех пор, как она окончила школу — что само по себе удручало ее, — оставалось также смутное ощущение беспокойства, которое она испытывала всякий раз, когда какая-то из операций по благоустройству действительно завершалась.

Дело было в ее слабоумной матери. В последние два месяца она жила в приюте для престарелых в Гринфорде, неподалеку от Лондона. Она вполне могла бы привыкнуть к своей жизни в Хоторн-Лодже, но Барбара все еще раздумывала, стоит ли искушать судьбу, продавать старый дом в Актоне и поселиться в более приятном окружении, в симпатичном богемном маленьком коттедже, под лозунгом «новая жизнь — следуй надеждам и мечтам», где для ее матери в общем-то и не найдется в случае чего места. Но ведь она не просто продавала слишком просторный дом, чтобы хватило денег на содержание больной матери в Гринфорде. Разве не была сама идея продажи дома ширмой для ее собственного эгоизма?

У тебя собственная жизнь, Барбара, упорно твердила она себе по двадцать раз на день. И ты не совершаешь никакого преступления. И все же она чувствовала себя преступницей. Она размышляла над списками всего, что требовалось сделать, порой отчаивалась, со страхом ожидая дня, когда работа будет выполнена, дом продан и она наконец осуществит свою мечту.

В редкие моменты размышлений Барбара признавалась себе, что дом давал ей опору, был последней крупицей безопасности в мире, в котором у нее больше не было отношений, за которые она могла бы хоть немного зацепиться крючком эмоциональной привязанности. И не имело значения, что она не могла зацепиться крючком за родственные чувства или многолетнюю надежность — этому давно уже препятствовали затяжная болезнь отца и слабоумие матери, — жизнь в том же старом доме с одними и теми же соседями сама по себе несла черты надежности. Бросить все и ринуться сломя голову в неизвестность… Иногда Актон казался ей бесконечно предпочтительней.

Простых ответов нет. Инспектор Линли сказал бы, что вся жизнь состоит из таких вопросов. При мысли о Линли Барбара беспокойно заерзала на стуле и заставила себя прочесть первый параграф на третьей странице меморандума Хильера.

Слова ничего для нее не значили. Она не могла сосредоточиться. Ее мысли невольно возвращались к ее непосредственному начальнику.

Как же ей поступить? Она поежилась, положила меморандум на стол среди различных папок и деловых бумаг, накопившихся в его отсутствие, и полезла в сумку за сигаретами. Закурила и, щурясь, выпустила дым в потолок.

Она была в долгу перед Линли. Разумеется, он стал бы это отрицать, изобразив такое изумление, что она тут же усомнилась бы в собственных дедукциях. Но против фактов не попрешь, какими бы незначительными они ни казались, и ей это очень не нравилось. Как вернуть ему долг, если он никогда этого не позволит, пока они в неравном положении. Он никогда не станет считать слово «долг» некой данностью, существующей между ними.

Черт бы его побрал, подумала она, он слишком много видит, слишком много знает и слишком умен, чтобы быть застигнутым врасплох.