Старик из своего укрытия рычит шепотом:

— Негодный мерзавец! Скотский доктор скотины!

У Мики есть грузовичок-пикап фирмы «Пежо», который старик упорно называет «пикап Фиджи», как острова. Свои жирные волосы Мики увязывает на затылке в конский хвост, в правом ухе у него поблескивает серьга. От этого конского хвоста и серьги закипает кровь у бывшего депутата Кнесета Песаха Кедема:

— Тысячу раз я предупреждал, Рахель, остерегайся ты этого негодяя, который даже…

Но Рахель, по своему обычаю, обрывает пророчащего бедствия старика кратким, сухим выговором:

— Песах, хватит. Ведь он, вообще-то, член твоей партии.

Эти слова возбуждают в старике новый взрыв гнева:

— Моя партия! Моя партия давно уже умерла, Авигайль! Сначала сделали мою партию проституткой, а потом похоронили ее позорнейшим образом! И она это вполне заслужила!

И тут он окончательно воспламеняется, понося и товарищей мертвых, и товарищей мнимых, и товарищей в кавычках. Товарищ Позор и товарищ Провал — эти два предателя стали его врагами и преследователями только потому, что он до самого горького конца был верен идеалам, которые они продали за чечевичную похлебку, торгуя ими и оптом, и в розницу. А теперь остались от мнимых товарищей, да и от всей партии, лишь гниль и тлен.

Эти «гниль и тлен» позаимствовал старик у великого поэта Бялика. Но и сам Бялик вызывает у него неприязнь: «На склоне лет своих превратился этот Бялик в национального нашего пророка-обличителя, этакого барина, провинциального домовладельца — взял на себя роль комиссара по культуре при Меире Дизенгофе, первом мэре Тель-Авива…»

— А теперь возвратимся на секунду к твоему шалопаю, мерзкому и гадкому. Такой бычок раскормленный. Легкомысленный, с серьгой в ухе! Золотое кольцо в носу у свиньи! Бахвал! Болтун! Много шума из ничего! Даже твой маленький студентик-иноверец, даже он во сто крат культурней этого оскотинившегося скота!

Рахель произносит:

— Песах.

Старик замолкает, но сердце его разрывается от презрения и ненависти к этому Мики, толстозадому, в трикотажной рубашке, на которой по-английски напечатано: «Давай, куколка, давай жить на всю катушку!» Старика наполняет горечь от этих скверных времен, когда в мире не осталось никаких добрых отношений между людьми, ни снисхождения, ни прощения, ни сострадания, ни милосердия.

Два-три раза в год приходит ветеринар Мики в дом у кладбища, чтобы сделать прививки новому поколению кошек. Он из тех людей, которые любят говорить о себе в третьем лице, вплетая в свою речь всякие ласковые прозвища: «И тут я сказал себе, мол, на данном этапе Мики обязан взять себя в руки. Так дело не пойдет…»

Один из передних зубов у него сломан наполовину, что придает ему вид человека вспыльчивого и опасного. Ходит он с достоинством, но немного вприскочку, словно хищник, готовящийся к прыжку. Глаза у него мутно-серые, иногда в них сверкает сдерживаемая похоть. Разговаривая, он иногда заносит руку за спину, высвобождая штаны, зажатые между ягодицами.

Ветеринар предлагает Рахели:

— Не сделать ли мне прививку и твоему студенту-арабу, который живет у вас во дворе, в конурке? Нет?

Несмотря на подобное предложение, он задерживается у студента после того, как завершает все свои дела, и даже выигрывает у него партию в шашки.

Всевозможные слухи ходят в поселке насчет этого арабского парня, живущего у Рахели Франко. И Мики-ветеринар надеялся воспользоваться случаем, да и игрой в шашки, чтобы разнюхать, что же вообще тут происходит. И хотя не смог он сделать никаких открытий, Мики тем не менее поведал всем в деревне, что араб моложе Рахели лет на двадцать или двадцать пять, запросто может быть ее сыном.