|
В комнате укладывалась спать целая ватага детишек, и сестер и братьев. Младшей из них всего четыре года, но она знает „Отче наш“ не хуже других. Мать каждый вечер присаживается к ней на кроватку и слушает, как она молится, потом целует ее и ждет, пока она уснет. Ждать приходится недолго; глазки крошки живехонько смыкаются. Сегодня двое старших немножко расшалились; один все прыгал в одной рубашонке по комнате, а другой взлез на стул, навертел на себя платья всех остальных и объявил, что это – шарада; пусть-ка отгадают. Третья и четвертая аккуратно складывали свои игрушки в ящик – надо ведь и это кому-нибудь делать! Но вот мать присела к малютке на кроватку и велела детям вести себя потише: девочка читала „Отче наш“.
Я смотрел прямо под лампу. Четырехлетняя малютка лежала в своей постельке, прикрытая чистым белым одеяльцем; вот она сложила ручонки, личико ее приняло такое торжественное выражение, и она громко начала читать „Отче наш“. „Постой! – перебила ее вдруг мать. – Что это ты сказала после слов „хлеб наш насущный даждь нам днесь?“ Ты что-то прибавила, но я не расслышала. Повтори! – Малютка молчала, смущенно глядя на мать. – Что же ты сказала еще, кроме „хлеб наш насущный“?“ – настаивала мать. „Не сердись, мамочка! – пролепетала крошка. – Я попросила на хлеб маслица!“» |
