Временный совет республики занялся рассмотрением «наказа» Скобелеву. Обсуждал он его на открытых заседаниях, обсуждал и на закрытых заседаниях комиссии по иностранным делам. Выступали представители всех партий. Выступал несколько раз министр иностранных дел Терещенко. Недавно я заговорил о «наказе» с двумя виднейшими членами предпарламента — оба они совершенно не помнили, какой «наказ» и что такое «наказ». Между тем вопрос этот занимал Временный совет республики в течение всей его краткой жизни. В день, предшествовавший октябрьскому перевороту, о «наказе» Скобелеву в предпарламенте произнесли речи 11 ораторов: Карелин, Янушкевич, Вржостек, Пешехонов, Скобелев, Абрамович, Потресов, Соколов, Сорокин, Мартов и Терещенко.

Забавно, что и писать-то какой бы то ни было «наказ» было, по-видимому, совершенно не нужно. Отвечая на вопрос в палате общин, Бонар Лоу тогда же заявил: «Насколько я осведомлен, Парижская конференция должна обсуждать вовсе не цели войны, а лишь средства и способы ее ведения». Бонар Лоу был хорошо осведомлен. На конференции, открывшейся 29 ноября 1917 года в Париже под председательством нового премьера Клемансо, говорилось о русской катастрофе, о тяжком поражении итальянцев, о недостаточном усилении англичан, но ни о Панамском канале, ни о более существенных условиях мира споров не было.

Теперь этот злополучный «наказ» кажется мне явлением почти символическим. Демократическое совещание (так же, как Совет рабочих и солдатских депутатов, хоть по другим причинам) ни при каких обстоятельствах ничем и не могло быть, кроме балагана: нельзя и незачем было совещаться с 1775 случайными, неизвестно откуда взявшимися людьми. Временный совет республики, напротив, мог бы быть хорошим выходом из обыкновенного, не очень трудного положения. К несчастью, положение было катастрофически трудным.

В те самые дни, когда в «кулуарах», а точнее в аванзале Мариинского дворца, только и речи было, что об очередной формуле очередного перехода к очередным делам, большевики приступили к непосредственной подготовке государственного переворота. Решение это, как всем известно, было ими принято 10 октября на заседании Центрального комитета партии, происходившем на Карповке, в доме № 32, в квартире № 31. Квартира эта принадлежала меньшевику-интернационалисту Н. Н. Суханову. «Для столь кардинального заседания, — писал хозяин квартиры, — приехали люди не только из Москвы (Ломов, Яковлева), но вылезли из подземелья и сам Бог Саваоф со своим оруженосцем». Это значит, что на заседание прибыл, в сопровождении Зиновьева, сам Ленин. Оба они после неудачной июльской попытки восстания скрывались тогда в подполье.

Вероятно, в этом доме на Карповке висит теперь мраморная доска или доски: «Через эту дверь прошел Ленин 10 октября 1917 года»... «На этом месте сидел Ленин 10 октября 1917 года»... Большевики и в самом деле могут гордиться успехом предприятия, задуманного в тот день в этом доме. Но их литература представляет октябрьский переворот как некоторое подобие шахматной партии, разыгранной Алехиным или Капабланкой: все было гениально предусмотрено, все было изумительно разыграно по последнему слову революционной науки. Троцкий вслед за Марксом называет одну из наиболее самодовольных глав своего труда: «Искусство восстания». «Интуиция и опыт нужны для революционного руководства», — поучает он. Однако тот же Троцкий со своим искусством восстания, с интуицией и опытом потерпел полное поражение через несколько лет в борьбе со Сталиным (не говорю о 1905 годе). Можно сказать, конечно, нашла коса на камень: Сталин оказался еще более великим мастером, чем он. Но в 1917 году противник у большевиков все время оставался один и тот же, и мы видим, что в борьбе с этим противником, с Временным правительством, большевики на протяжении четырех месяцев подвергаются полному разгрому в июле и одерживают полную победу в октябре! Я видел на своем веку 5 революционных восстаний и не могу отделаться от впечатления, что в каждом из них все до последней минуты висело на волоске: победа и поражение зависели от миллиона никем не предусмотренных вариантов.