|
И не имело значения, что оставалось еще минут семнадцать до того, как будет делаться эта история, — как принято у позитивных мыслителей, они стремились быть впереди новостей, обгонять их. В общем, шампанское лилось рекой, что было весьма кстати, учитывая, что глотки давно уже пересохли от бесконечных биг-маков и пиццы. Что касается предполагаемого уменьшения количества мест у сторонников правящей партии, новость заставила присутствовавших еще больше подналечь на шампанское. Не оставалось сомнений, что эта ночь не пройдет благополучно для двух смоковниц, многие годы украшавших зал, и, возможно, для нескольких молоденьких секретарш. Некоторые из мудрых голов еще старались поглядывать на обочины, но в целом брало верх мнение, что вряд ли стоило сдерживаться.
Как и многие другие авантюристы-эмигранты из Дублина, Роджер О'Нейл прославился своим быстрым умом, склонностью к крайностям и готовностью во все ввязываться. Затруднительные положения, в которых он перебывал, были столь многочисленны и многообразны, и он так остроумно их вышучивал, что никто не мог сказать наверняка, чем он, собственно, занимался до того, как вступил в партию. У некоторых создалось впечатление, что подвизался он на поприще телевидения или общественных отношений. Ходил также слушок, что у него была какая-то проблема с фискальными органами. Во всяком случае, он оказался под рукой, когда освободился пост директора отдела рекламы и пропаганды, которым он начал руководить с огромной энергией, подпитываемой постоянно пополняющимися запасами спиртного. В молодости он подавал большие надежды в качестве полусреднего в местной команде регбистов, но так и не преуспел, поскольку его яркий индивидуализм никак не вязался с командным характером игры. «Когда он на поле, — жаловался тренер, — я имею дело сразу с двумя командами; с одной — в лице Роджера, и с другой — в составе остальных четырнадцати игроков.» Сейчас ему было сорок, когда-то неподатливая копна темных волос ощутимо поседела, мышцы ослабли, но О'Нейл тщательно скрывал улики увядания старательно подбираемыми костюмами, которые он носил с такой небрежностью, чтобы можно было видеть этикетки известных дизайнеров. Далеко не всем партийным грандам нравились его экстравагантность и все еще заметные следы ирландского акцента. «Дерьмо на палочке», — сказал как-то один из них, но очень многих пленяли его завидная энергия и шарм. И секретарша у него была просто чудо. Звали ее Пенелопа. «Привет, я — Пенни», — представлялась она. Пять футов и десять дюймов роста, волнующий подбор платьев, потрясающая фигура. К тому же она была черная. Не просто какая-нибудь темноватая или темная, а глубокого черного оттенка. На гладком, блестящем, будто отполированном лице ярко сверкали глаза, а улыбка словно освещала всю комнату. Она имела университетский диплом по истории искусств, могла печатать на машинке со скоростью 120 слов в минуту и была исключительно эффектна и практична. Конечно, ее появление с О'Нейлом вызвало пересуды, но абсолютная деловитость не только заставила умолкнуть сомневающихся, которых было достаточно много, но и завоевала уважение не одного Фомы неверующего. При всем этом она была благоразумна и не любила много о себе говорить. «У меня есть своя личная жизнь, — как-то заявила она, — и с этим придется всем смириться.» В настоящий момент Пенни, не предпринимая для этого никаких усилий, была центром внимания в кабинете О'Нейла в здании компании «Меррил Грант энд Джоунс», или, как его предпочитала называть Пенни, «Грант и Гроунс». Завладев вниманием сразу нескольких агентов по связям с органами массовой информации и заместителя директора отдела, чьи лица уже изрядно покраснели, Пенни внимательно следила за тем, чтобы у О'Нейла были под рукой и сигареты, и спиртное, но чтобы и то и другое употреблялось им в разумных дозах. |
