Наивный Плоскыня ахнул тихонько, с ужасом глядя на храбра. Кудыка же с досады чуть не плюнул.

— А ежели князь узнает? — подмигнув, тихонько спросил Докука.

— Князь?.. — Чурило приостановился и царапнул искоса недобрым взглядом пьянчужку за дальним концом стола. — Сказал бы я тебе, да лишние брёвна в стенах есть…

Примолкли, нахмурились. Потом налили по второй и выпили кстати за здравие князя теплынского Столпосвята со княгинею.

— И земля вон намедни тряслась… — вздохнул удручённо молодой курносый храбр, именем Нахалко. — С терема боярского маковка упала…

Древорезы встревожились.

— Котора маковка?

— Правая…

— А-а… — Покивали, успокоились. — Ну, это капель не на нашу плешь… За правую мы не ответчики…

В этот миг на дальнем конце стола наметилось движение. Оглянулись и увидели, что пьянчужка, упёршись широко расставленными руками в дубовую столешницу, пытается встать. Бровь — заломлена, глаз — поперёк.

— Кто… бревно?.. — осведомился он с угрозой. — Ты… кого тут… бревном?..

Все ждали с любопытством, что из этого выйдет, но суставы у пьянчужки подвихнулись разом, и он вновь тяжко сел на лавку, взболтнув нечёсанной головой. Так ничего и не дождавшись, вернулись к разговору.

— Маковка… — усмехнулся Чурило. — Хорошо хоть терем устоял!.. Земля-то на чём держится? На трёх китах… Вот один из них, стало быть, хвостом плеснул, а в загривке-то — отдаётся… Ну и земля, знамо дело, колеблется… Она ж как раз на загривке у него и лежит. Не шутка, чай…

Скрипнули петли входной двери, и на пороге возникло облако пара, а в нём отмёрзший Шумок. Словно бы и не битый. Весь, как всегда, переплюснутый, искривлённый, только что щека и шапка — в инее. Торжествующе оглядел присутствующих.

— Думали, помер? — спросил он негромко, и личико его озарилось злодейской радостью. — А я вот взял да и пришёл!..

— Дверь прикрой, изверг! — гаркнул желтоглазый хозяин. — Кружало выстудишь!..

Шумок притворил дверь и, заметно приволакивая ногу, приблизился к онемевшим берендеям, сел.

— Кто убивал, тот и поит, — объявил он, без стеснения беря ковшик, что поближе.

Остальные переглянулись, поёрзали, посопели и, махнув рукой, кликнули хозяина, чтобы принёс ещё одну посудину.

— Живуч, — скорее одобрительно, нежели осуждающе изронил Чурило. — Пополам перерви — двое вырастут…

— Это что!.. — пренебрежительно молвил Шумок, осушив полный ковшик и лихо обмахнув усишки. — Вот на Ярилин день меня, помню, всей слободкой топтали…

— Так ить… затопчем когда-нибудь… — жалостливо на него глядя, сказал Плоскыня.

— Правду не затопчешь! — гордо отозвался Шумок и разлил остатки вина по ковшикам. — Выпьем за правду, берендеи!.. Правдой свет стоит…

Все несколько одеревенели от такой здравицы. Чурило — так даже поперхнулся.

— Стоит… Рушится он, а не стоит! Девать уже некуда правды твоей!..

И опять вовремя вмешался молодой Нахалко.

— А вот ещё сказывают… — таинственно понизив голос, торопливо заговорил он. — Из преисподней навьи души на белый свет вылезать начали… Мертвецы то есть…

Все вздрогнули и уставились на курносого храбра.