Пробило девять часов вечера. Стемнело; уже не слышно и не приметно было никакого движения в этой глухой части города, где жизнь, казалось, кончилась со светом дня.

Морис в отчаянии уже хотел удалиться, как вдруг у одного темного входа блеснул огонек. Он в одно мгновение бросился в проход, не примечая, что в то время, когда он пробирался туда, из гущи деревьев, высившихся над стеной, уже более четверти часа два любопытных глаза следили на всеми его действиями. Вдруг они исчезли за стеной.

Через несколько минут после того, как наблюдатель скрылся, три человека, выйдя из маленькой двери, пробитой в той же стене, бросились в проход, в котором был Морис, а четвертый, для большей безопасности, прикрывал вход..

Морис нашел в конце аллеи двор, в конце которого светился огонек. Он постучался в дверь убогого и уединенного домика, но при первом же ударе свет погас. Морис постучал громче, но на его призыв не было ответа, и видя, что ему решили вовсе не отвечать, понял, что стучаться бесполезно; он прошел через дверь и вернулся в аллею.

В то же время дверь дома тихо повернулась на петлях, вышли три человека и раздался свист.

Морис обернулся и увидел три тени на расстоянии двойной длины его дубинки.

В ночной темноте, в слабом отражении того света, который сквозит во мраке и к которому постепенно привыкают глаза, сверкнули синеватым отблеском три клинка.

Морис понял, что окружен. Он хотел приготовиться к защите, но проход был так тесен, что его дубинка задевала за стены. В то же мгновение сильный удар по голове ошеломил его. Это неожиданно напали четыре человека, вышедние из двери. Семеро разом кинулись на Мориса и, несмотря на отчаянное сопротивление, сшибли его с ног, спутали ему руки и завязали глаза.

Морис не крикнул и не призвал на помощь. Сила и мужество всегда стараются защитить сами себя и даже стыдятся просить чьей-либо помощи.

Впрочем, если б Морис и крикнул, в этой глухой части города никто бы не явился на помощь.

Итак, Морис был связан и скручен, но не произнес ни малейшей жалобы.

Он сообразил, между прочим, что если ему завязали глаза, то это, конечно, не для того, чтобы сию минуту убить. В возрасте Мориса всякое промедление — надежда.

Итак, он собрал все присутствие духа и ждал.

— Кто ты такой? — спросил голос, взволнованный борьбой.

— Я человек, которого убивают, — отвечал Морис.

— Мало того — ты не останешься живым, если громко заговоришь, начнешь кричать или звать на помощь.

— Если бы я счел нужным кричать, то зачем бы молчал до сих пор?

— Готов ли ты отвечать на мои вопросы?

— Спрашивайте, а там я увижу, стоит ли отвечать.

— Кто послал тебя сюда?

— Никто.

— Ты, значит, пришел по доброй воле?

— Да.

— Лжешь.

Морис попытался освободить руки, но это было невозможно.

— Я никогда не лгу, — сказал он.

— Во всяком случае, сам ли по себе пришел или послан кем-то, ты лазутчик.

— А вы подлецы.

— Кто, мы подлецы?

— Да, вас семеро против одного и еще связанного, и вы издеваетесь над ним. Подлецы, трусы!

Это восклицание Мориса, вместо того, чтобы разозлить еще больше его противников, казалось, смягчало их. Самая дерзость доказывала, что молодой человек не был тем, за кого его принимали. Истинный шпион задрожал бы и просил пощады.

— Тут нет ничего обидного, — проговорил один из них не менее грубым, но вместе с тем более повелительным голосом. — В наши времена можно быть шпионом, нисколько не сделавшись бесчестным.