Даже внешность его воспринималась двойственно: кое-кто из современников считал Стенича по-настоящему красивым, да и мне кажется по фотографиям, что лицо его было привлекательным и запоминающимся, а родственники вздыхали, что он не похож на своего красавца-отца, и сокрушались над казавшимся им слишком длинным носом.

Никто из племянников никогда не называл его дядей — он до конца их дней остался в памяти Валькой Стеничем, непутевым балагуром и бездельником, как огорченно говорили о нем его отец с сестрой. И только мачеха Фанни Мироновна, «Фанюрочка», настаивала на том, что он много и прекрасно работает, переводит — придет время, он прославит свою фамилию, и все еще увидят, чего стоит ее любимец!..

О Валентине Осиповиче Стениче тепло, хотя чаще с долей иронии вспоминали Анна Ахматова и Надежда Мандельштам. Многое довелось мне в свое время услышать о нем от детского поэта Михаила Рудермана. В частности, он рассказывал мне, как каждый приезд Стенича в Москву отмечался в ресторане «Националь» веселой компанией, в которую входили Михаил Светлов, Юрий Олеша и сам Рудерман, порой присоединялись Илья Ильф и Евгений Петров, Михаил Зощенко, если и ему случалось быть в это время в столице.

В «Воспоминаниях» Надежды Мандельштам есть рассказ о том, как после возвращения ее мужа Осипа Эмильевича из Воронежа они приехали к Стеничу с просьбой помочь деньгами. Денег в доме не оказалось, тогда его жена Любовь Давидовна Большинцова была немедленно отправлена в Сестрорецк, где жили на дачах многие писатели. Денег она привезла к вечеру немного, но зато раздобыла несколько чемоданов одежды, тоже необходимой Мандельштамам.

Однажды, провожая Надежду Яковлевну и Осипа Эмильевича из своей квартиры на канале Грибоедова, Стенич показывал им двери квартир на лестничной площадке и этажом ниже — из каждой уже забрали хозяина, а то и всю семью, и повторял, что он — следующий.

Осенью зловещего 1937 года это предсказание сбылось, а менее чем через год (по официальным сведениям архива ОГПУ-КГБ) Валентин Осипович Стенич был расстрелян.

Вот так завершился земной путь блестящего переводчика, уникального знатока европейской и русской культуры и литературы.

Путь «русского денди».

Но вернемся к Вениамину Зильберу.

Приехав в город своей мечты, он поселился на Греческом проспекте у Тыняновых и словно попал в совершенно другой мир. И в плане окружения, и в плане определения главного для себя вопроса: «Кто же я?»

Он поступил в университет, на этнолого-лингвистическое отделение филологического факультета, где лекции читали лучшие из лучших специалистов — В. М. Алексеев, В. В. Бартольд, И. Ю. Крачковский, Е. Ф. Карский, В. Н. Перетц. Память о своих педагогах Каверин благодарно хранил до конца жизни. Отмечая при этом: «А дома меня ждал второй университет — Юрий Тынянов». Никогда не посещая его лекции в Институте истории искусств, потому что в домашних разговорах и спорах блестками вспыхивало и складывалось в целостную картину всё то, что звучало потом для слушателей (будущих известных историков литературы), Вениамин подобно губке впитывал то, о чем написала впоследствии одна из учениц Тынянова, Т. Ю. Хмельницкая: «Все, кому довелось слушать Юрия Николаевича… никогда не забудут это удивительное ощущение радости, праздничного открытия, ощущения чуда. Как будто вы попали в доселе неизвестную страну слова — сложного, многозначного, богатого оттенками и переменчивыми смыслами. Как будто бы устоявшиеся, привычные и гладкие представления о книгах и писателях спадают, как кора, а под ними бурная, тайная жизнь — борьба направлений, школ, позиций».