Республики тогда снабжались куда лучше России. Поэтому в продовольственных, промтоварных магазинах в Баку было почти всё. Потом Горбатый со своим чёртовыми законами о кооперации, предприятии и внешнеторговой деятельности стал активно гробить финансовую систему, увеличивать денежную массу и вымывать из страны массовые товары. И всё начало пропадать.

Мне это напоминало чем-то выступление циркового фокусника — тот машет палочкой, говорит «пеки-феки-меки-хозрасчёт-перестройка», и с полок исчезает очередной товар.

Сегодня захожу в магазин — исчезли фотоаппараты, которых было полно. На следующий неделе куда-то делись цветные телевизоры — стоили они тогда громадные деньги, были очень неважные по качеству, но и их смели как хлеб в голодный год. Постепенно полки приобретали идеальную чистоту — наверное их для пущего эффекта пылесосили. Однажды зашёл в промтоварный магазин в центре Баку и не увидел там вообще ничего. Шаром покати. Хоть увольняй народ. Одновременно с этим рос чёрный рынок.

В один прекрасный день исчезли спички. Вообще — без объяснений и перспектив. Нет их нигде, и зажигай газ, чем хочешь. Доходило до смешного. Наши солдатики в войсковой части нашли лупу, фокусировали свет на вате, та загоралась, и они тогда прикуривали.

Одновременно начинался демонтаж силовой системы. Мало кто помнит, но демонизация той же милиции началась при Горбачёве. Валом шли статьи, что шибко много власти у ментов. Даёшь правовое государство, чтобы никто в тюрьмах не сидел, и мента можно было со смаком по матери посылать. Такие же наезды были на прокуратуру и суды. Закон слабел не по дням, а по часам. А на марше был гуманизм с нечеловеческим лицом.

Митинги, какие-то собрания идиотские пошли. Сначала официальные, потом полуофициальные, а затем запрещённые. Все это на фоне развенчания советской идеологии, которое проводили советские же газеты. Объявилась вдруг куча недовольных и обиженных.

И в возникающий идеологический вакуум, как воздух в насос, вдувался тешащий самолюбие обывателя национализм — мы же лучше, мы умнее, мы здесь хозяева, а все остальные пришлые завоеватели. Все залеченные в СССР националистические болячки обострялись. Из каких-то реликтовых националистических глубин общественного подсознания поднимались уже подзабытые исторические счёты, взаимное озлобление и претензии тысячелетней давности.

И народ постепенно распоясывался. И организовывался. Стройная устойчивая советская система начинала давать системные же сбои.

Что это было? Человек существо социальное. С детства он вырастает в рамках — «можно-нельзя». Воспитанием, потом законом, правилами, традициями, уложениями достигается баланс между этими понятиями, позволяющий жить и личности, и обществу уравновешенно и полноценно. А тогда пошёл процесс постепенного, пока ещё осторожного, расширения границ «можно». Неторопливо, шажок за шажком, чтобы подопытные успели привыкнуть и освоиться в новом качестве.

Можно советскому человеку идти на несанкционированный митинг протеста? Конечно же, нельзя. Как комсомол, партия, общество посмотрят… А тут оказывается, что можно, только если клянёшься в верности КПСС и затрагиваешь свои вопросики — развития национальной культуры. А можно выкликнуть лозунг — долой, даёшь? Нельзя?… Но теперь-то можно.

И так вот шаг за шагом территория «можно» расширялась за счёт «нельзя».

И всё это под заунывные завывания Москвы об активном политическом творчестве масс, под оголтелую огоньковскую антисоветскую пропаганду, под «Прожектор Перестройки» и «Взгляд». Ломались стереотипные взгляды, очернялись герои былых времён. Шла идеологическая антисоветская обработка под видом торжества нового мышления. Постепенно людей подводили к мысли, что они живут в хреновой стране. А вот за бугром настоящий рай со свободой и колбасой.