Мечтает русский о побеге;

Но цепь невольника тяжка,

Быстра глубокая река...

Меж тем, померкнув, степь уснула,

Вершины скал омрачены.

По белым хижинам аула

Мелькает бледный свет луны;

Елени дремлют над водами,

Умолкнул поздний крик орлов,

И глухо вторится горами

Далекий топот табунов.

Тогда кого-то слышно стало,

Мелькнуло девы покрывало,

И вот — печальна и бледна

К нему приближилась она.

Уста прекрасной ищут речи;

Глаза исполнены тоской,

И черной падают волной

Ее власы на грудь и плечи.

В одной руке блестит пила,

В другой кинжал ее булатный;

Казалось, будто дева шла

На тайный бой, на подвиг ратный.

На пленника возведши взор,

«Беги, — сказала дева гор, —

Нигде черкес тебя не встретит.

Спеши; не трать ночных часов;

Возьми кинжал: твоих следов

Никто во мраке не заметит».

Пилу дрожащей взяв рукой,

К его ногам она склонилась:

Визжит железо под пилой,

Слеза невольная скатилась —

И цепь распалась и гремит.

«Ты волен, — дева говорит, —

Беги!» Но взгляд ее безумный

Любви порыв изобразил.

Она страдала. Ветер шумный,

Свистя, покров ее клубил.

«О друг мой! — русский возопил, —

Я твой навек, я твой до гроба.

Ужасный край оставим оба,

Беги со мной...» — «Нет, русский, нет!

Она исчезла, жизни сладость;

Я знала всё, я знала радость,

И всё прошло, пропал и след.

Возможно ль? ты любил другую!..

Найди ее, люби ее;

О чем же я еще тоскую?

О чем уныние мое?..

Прости! любви благословенья

С тобою будут каждый час.

Прости — забудь мои мученья,

Дай руку мне... в последний раз».

К черкешенке простер он руки,

Воскресшим сердцем к ней летел,

И долгий поцелуй разлуки

Союз любви запечатлел.

Рука с рукой, унынья полны,

Сошли ко брегу в тишине —

И русский в шумной глубине

Уже плывет и пенит волны,

Уже противных скал достиг,

Уже хватается за них...

Вдруг волны глухо зашумели,

И слышен отдаленный стон...

На дикой брег выходит он,

Глядит назад, брега яснели

И, опененные, белели;

Но нет черкешенки младой

Ни у брегов, ни под горой...

Всё мертво... на брегах уснувших

Лишь ветра слышен легкой звук,

И при луне в водах плеснувших

Струистый исчезает круг.

Всё понял он. Прощальным взором

Объемлет он в последний раз

Пустой аул с его забором,

Поля, где, пленный, стадо пас,

Стремнины, где влачил оковы,

Ручей, где в полдень отдыхал,

Когда в горах черкес суровый

Свободы песню запевал.

Редел на небе мрак глубокий,

Ложился день на темный дол,

Взошла заря. Тропой далекой

Освобожденный пленник шел;

И перед ним уже в туманах

Сверкали русские штыки,

И окликались на курганах

Сторожевые казаки.

ЭПИЛОГ

Так Муза, легкой друг Мечты,

К пределам Азии летала

И для венка себе срывала

Кавказа дикие цветы.

Ее пленял наряд суровый

Племен, возросших на войне,

И часто в сей одежде новой

Волшебница являлась мне;

Вокруг аулов опустелых

Одна бродила по скалам,

И к песням дев осиротелых

Она прислушивалась там;

Любила бранные станицы,

Тревоги смелых казаков,

Курганы, тихие гробницы,

И шум, и ржанье табунов.