И урки, и Джон, и даже Баас совсем скоро перестали ориентироваться в обвинениях, начинали говорить полнейшую чушь и готовы были показывать что угодно и на кого угодно. Они были удивительно единодушны, когда заходил разговор о капитане Номенсене. Каждый сказал, что Нема был готов сотрудничать с пиратами на любых условиях, не считаясь с опасностью для жизни прочих членов экипажа. Филиппинцы называли его «очень плохой человек», Баас величал «негодяем», Джон, не мудрствуя лукаво — «старой сволочью», известной далеко за пределами их судоходной кампании.

Потом за дело взялись представители «назначенного лица» судовладельца, то есть те же полицаи, только в отставке. Весь упор делался на деньги. Очень не хотелось организации расставаться с оговоренными в контракте страховыми премиями.

Итог был предсказуем: никто никого не наказывает, кампания выплачивает по тысяче долларов рядовым и тысяча двести пятьдесят командирам в компенсацию за утерю личного имущества. Расходимся краями, все довольны? Повару еще на ухо зеленки налили для пущей важности за счет работодателя. Что там творилось с подраненными товарищами — не оглашалось. Ящик с телом кадета увезли еще в порту, так что про него разговора вообще не велось.

Напоследок Джона вызвал на беседу какой-то египтянин, бегло шпарящий на русском языке.

— Сотрудник Интерпола, — представился он. — Учился русскому в Москве. У меня всего несколько вопросов.

— Давай, — махнул рукой Джон. — Только я уже рассказал все, что мог и не мог.

— Поясню: я не собираюсь кого-то из вас изобличать, мне важно получить информацию без протокола. Это не для адвокатов и полицейских. Это, так сказать, для оперативных разработок.

— Хорошо, — пожал плечами Джон, ни на йоту не веря сказанному.

— Меня интересует конкретно Абу Али Ибн Сина, — внимательно глядя в глаза, изрек агент.

— Авиценна? — удивился Джон.

— Да нет, — тоже удивился египтянин. — Посмотри на фотографии, может, кого опознаешь.

Он выложил из дипломата стопку снимков и подвинул их Джону.

На первой, второй и последующей были изображены какие-то злобные чернокожие личности. Для подследственного старшего механика «Кайена» все они были на одно неприятное лицо. Он отодвинул от себя фотографии.

— Да ты все посмотри. Может быть, обнаружится кто-то, кто запомнился по плену.

— Извините, конечно, но они для меня как-то все на одно лицо, — сказал Джон, но снимки разложил по столу веером.

— Нет ли здесь Авиценны? — вопрошал агент.

— Авиценны?

— Ну да, то есть, нет. Ну, ты меня понял, — бесстрастно произнес египтянин.

Джон пошевелил фотографии перед собой, чтоб не закрывали друг друга и чуть не вздрогнул.

— Что, это он? — немедленно отреагировал интерполовец. — Авиценна?

На одном из снимков был запечатлен какой-то араб, не известный Джону, но вот за ним, на расстоянии шага, стоял Ромуальд Карасиков, былой третий штурман теплохода «Вилли», собственной персоной. Еще на одном изображении тот же араб что-то вещал Ромуальду. А говорили, что сгорел Ромуальд, затерялся в государственных институтах под названием «тюрьма».

— Почему ты остановил взгляд на этих карточках? — настаивал агент.

— Потому, что здесь Европа, на остальных — нет.