– Пиши, пиши, отец мой, – сказал он шепотом, как будто предполагая, что какой-нибудь дух сидит между им и бумагой, и, боясь спугнуть его, без шума, потихоньку сел на пол. Когда дядя Ерошка бывал пьян, любимое положение его бывало на полу. Оленин оглянулся, велел подать вина и продолжал писать. Ерошке было скучно пить одному; ему хотелось поговорить.

– У хозяев на сговоре был. Да что, швиньи! Не хочу! Пришел к тебе.

– А балалайка откуда у тебя? – спросил Оленин и продолжал писать.

– За рекой был, отец мой, балалайку достал, – сказал он так же тихо. – Я мастер играть: татарскую, казацкую, господскую, солдатскую, какую хошь.

Оленин еще раз взглянул на него, усмехнулся и продолжал писать.

Улыбка эта ободрила старика.

– Ну, брось, отец ты мой! Брось! – сказал он вдруг решительно. – Ну, обидели тебя – брось их, плюнь! Ну, что пишешь, пишешь! что толку?

И он передразнивал Оленина, постукивая своими толстыми пальцами по полу и изогнув свою толстую рожу в презрительную гримасу.

– Что кляузы писать? Гуляй лучше, будь молодец!

О писании в его голове не умещалось другого понятия, кроме как о вредной кляузе.

Оленин расхохотался. Ерошка тоже. Он вскочил с пола и принялся показывать свое искусство в игре на балалайке и петь татарские песни.

– Что писать, добрый человек! Ты вот послушай лучше, я тебе спою. Сдохнешь, тогда песни не услышишь. Гуляй!

Сначала он спел своего сочинения песню с припляскою:

         А ди-ди-ди-ди-ди-ли,

         А где его видели?

         На базаре в лавке,

         Продает булавки.

Потом он спел песню, которой научил его бывший друг его, фельдфебель:

         В понедельник я влюбился,

         Весь овторник прострадал,

         В середу в любви открылся,

         В четверток ответу ждал.

         В пятницу пришло решенье,

         Чтоб не ждать мне утешенья,

         А во светлую субботу

         Жисть окончить предпринял;

         Но, храня души спасенье,

         Я раздумал в воскресенье.

И опять:

         А ди-ди-ди-ди-ди-ли,

         А где его видели?

Потом, подмигивая, подергивая плечами и выплясывая, спел:

         Поцелую, обойму,

         Алой лентой перевью,

         Надеженькой назову.

         Надеженька ты моя,

         Верно ль любишь ты меня?

И так разгулялся, что, лихо подыгрывая, сделал молодецкую выходку и пошел один плясать по комнате.