Зачем только хозяин вернулся, почему не остался там, где бросил его Мак-Криди! Казан мог бы не расставаться с хозяйкой. Она бы его простила, ведь она любит его. А он всюду следовал бы за ней, сражался и умер бы за нее, когда настал бы его час. Но Торп вернулся из леса, и Казан убежал, потому что Торп значил для него теперь то же, что и все мужчины: это были существа, держащие в руках дубинку, бич и еще предмет, изрыгающий огонь и смерть. Вот и сейчас…

Начинало светать. Торп вышел из палатки с ружьем в руках. Минуту спустя вышла и женщина. Она схватила мужа за руку, и оба они глянули туда, где лежало покрытое одеялом тело. Женщина что-то сказала Торпу, и тот выпрямился, закинул голову назад и прокричал:

— Э-ге-ге! Казан! Казан! Казан!..

Казан задрожал. Человек пытается выманить его, а сам держит ту самую палку, которая убивает!

— Казан! Казан! — опять позвал Торп.

Казан осторожно попятился назад. Он отлично знал, что для холодной тяжелой палки, посылающей смерть, расстояние ничего не значит. Он обернулся, тихо заскулил. Его покрасневшие глаза светились безысходной тоской, когда он в последний раз посмотрел на Изабеллу. Он уже знал, что расстается с ней навсегда, и почувствовал в сердце боль, какой никогда прежде не испытывал, — боль мучительнее, чем от дубинки или бича, от голода или мороза. Ему захотелось запрокинуть голову и выть, чтобы в серую пустоту неба излить свою тоску и одиночество.

А там, возле палатки. Изабелла проговорила дрогнувшим голосом:

— Он ушел.

И даже сильный голос мужчины слегка прерывался, когда он заговорил.

— Да, ушел. И ведь он сразу понял, а я нет. А как я избил его вчера вечером! Теперь я отдал бы год своей жизни, только бы этого не произошло тогда. Конечно, он не вернется.

Пальцы Изабеллы сжали руку мужа.

— Нет, вернется! — воскликнула она. — Он не оставит меня. Он дикий, он страшный, но ведь он любит меня! И он знает, что я тоже его люблю. Он вернется…

— Слушай, Изабелла!

Из глубины леса послышался долгий, протяжный вой, полный уныния и печали, — Казан прощался с Изабеллой.

Он потом долго еще сидел неподвижно, вдыхая непривычный воздух свободы. Он вглядывался в черные бездны леса, становившиеся все прозрачнее с наступлением утра. С того самого дня, как его впервые запрягли в сани, Казан не раз с тоской помышлял об этой свободе, которой так требовала волчья доля его крови. Но у него никогда не хватало решимости бежать. А теперь — вот она, волнующая свобода. Нет больше ни дубинок, ни бичей, нет и жестоких людей, которые сперва вызывали в нем недоверие, а потом смертельную ненависть. Если б только не эта злосчастная примесь волчьей крови, бич и дубинка смирили бы его; а так они лишь ожесточили его дикий от природы нрав. Да, люди были его злейшими врагами. Они не раз избивали его до полусмерти, они называли его злым и держались от него подальше и никогда не упускали случая хлестнуть его бичом по спине. Все тело Казана было покрыто рубцами от ран, нанесенных рукой человека.

Он никогда не знал ни доброты, ни ласки — до того самого вечера, когда женщина впервые положила свою теплую руку ему на голову и прижалась лицом к его морде. Он тогда впервые почувствовал, что человека можно любить. А теперь мужчина прогнал его. Прочь от нее, прочь от ее руки, которая никогда не держала ни дубинки, ни бича. Казан даже зарычал, вспомнив эту обиду. Он шел все дальше, углубляясь в лес.

Когда совсем рассвело, Казан подошел к краю болота. Он все время испытывал какое-то странное беспокойство, которое не рассеялось даже с наступлением дня.