Повар назвал англичан нацией торгашей, чем и выказал знакомство с экономическими трудами Адама Смита.

– Джентльмены торгуются с Маршалом из-за бутылки уксуса или фунта потрохов с таким апломбом, будто они закатились прямо на Венский конгресс и речь идет о престиже их поганого королевства… Так я вам сделаю баранью отбивную?

– Только с косточкой, – напомнил узник Европы.

На кухне появилась графиня Монтолон, которая под конец войны нашла четвертого мужа в свите Наполеона, почему теперь и «блистала» на самых задворках мира.

– Я не выдержу! Всю ночь в моей спальне бегали крысы. Опять дожди, дожди… А у меня что-то с печенью.

– У меня тоже, – вяло отозвался Наполеон. – Я жду О'Меара и скажу ему, чтобы он прописал вам каломель… Сегодня на рассвете я слышал далекий гул пушечных выстрелов.

– Да, – ответила женщина, – кажется, это стреляли корабли. Маршан уже поехал за брюквой в Джемстоун, уж этот пройдоха как следует вынюхает там все новости…

Во время обеда придворные были счастливы предложить ему салфетку или убрать пустую тарелку, а Наполеон принимал ухаживания так, будто родился в колыбели Бурбонов или Габсбургов. При этом оставался внимателен даже к пустякам.

– Бертран, ваша поза может нравиться только вам.

– Извините. Я нечаянно прислонился к стене.

– Я вас уважаю, но сидеть позволяю лишь в том случае, когда я лежу. А когда я сижу, все обязаны стоять. Это золотое правило подтверждено практикою монархов всего мира…

После обеда он мурлыкал песню нищих итальянских лаццарони. За этим занятием его и застала радостная Монтолон.

– Маршан вернулся, – сообщила она. – Джемстоун гудит с утра, словно улей. Оказывается, вчера русский бриг просил свидания с де Бальменом, который, будучи извещен об этом с эскадры, всю ночь не спал, составляя реляции для своего царя. А утром англичане, не успев отмолиться, палили по бригу с «Конкерора» из пушек, и теперь Гудсон Лоу клятвенно заверяет Бальмена, что «Конкерор» отогнал залпами лишь бродячее судно. Русских же кораблей у острова вообще не бывало…

– А! Как я рад этому скандалу… Наконец-то мои тюремщики оскорбили не только меня, но задели и честь царя Александра в лице его уполномоченного… Прелесть моя, – нежно произнес Наполеон, – позовите ко мне своего мужа.

После секретной беседы с императором Шарль Тристан Монтолон навестил в Джемстоуне русского комиссара. Баль-мен проявил любопытство к ртутным препаратам, которыми О'Меара лечил от «завалов» больную печень Наполеона.

– Скажите императору, что пожар Москвы не будет забыт русским народом, но в нашем образованном обществе уже складывается искреннее сочувствие к его трагической судьбе.

– Пожар Москвы, – подхватил Монтолон, – многое повернул в ложную сторону. Теперь мой император признает, что, вступив в Вильно, ему не надо было двигать армию на Смоленск, ему следовало из Вильно диктовать условия мира…

Монтолон ранее возглавлял французскую разведку в Германии, и теперь им, двум конспираторам, вроде бы и не стоило притворяться. Все уже давно ясно, как и этот вопрос:

– Что привело вас ко мне, граф Монтолон?

– Распоряжение императора. Он составил обширное письмо для Александра и просит вас найти верный и тайный способ переправить его в Петербург – лично в руки царя…

Бальмен ответил, что комиссаров Европы обязали присягою каждую строчку Наполеона показывать прежде Лоу.

– А каков Лоу педант, в Лонгвуде извещены достаточно…

Монтолон еще не закончил своей прелюдии:

– Вы и сами, конечно, знаете, что в Тильзите и Эрфурте мой император с вашим говорили о будущей политике мира не только то, что вошло в протоколы, а из протоколов механически перейдет в историю.