– Колкунова! – подсказал Силин и оживленно стал передавать сплетни и анекдоты про полковницу, а потом и мотивы убийства.

– Фи! – презрительно сказала Елизавета Борисовна. – Неужели он был так развратен?

– О! – Силин махнул рукою. – Если бы вы были мужчиною, я бы порассказал вам…

– Бедная Анна Ивановна! – вздохнула Можаева.

– Да, она натерпелась, – ответил Силин, и лицо его приняло грустное выражение.

– Ну, а еще новости?

– Еще? Да никаких! – опять оживился Силин. – Вот разве Анохов еще…

– Анохов? С ним что?

Будь Силин ненаблюдательнее, он увидел бы, как побледнела Елизавета Борисовна при имени Анохова, и услышал бы тревогу в ее вопросе, но Силин ничего не заметил и продолжал:

– В Петербург собирается, переводится на другое место.

– А! – Елизавета Борисовна улыбнулась, и лицо ее разом просветлело, так что перемену эту заметил даже Силин.

– Вы словно за него обрадовались! – сказал он с удивлением.

– О да! – улыбаясь, ответила она. – Я всегда говорила, что с его способностями ему место не здесь.

Силин нахмурился:

– Скажите, с его связями…

Ему не нравилось, когда при нем хвалили другого. В это время на балкон, как ураган, ворвался Можаев.

– Друг мой, что с тобою? – спросила Елизавета Борисовна.

– То, что я чуть не избил этого негодяя Ознобова! Его, оказывается, выпустили, и он пришел в контору за каким‑то расчетом, который давно с ним покончен. Буянил там; я пришел, и он вдруг мне в глаза говорит: будьте – с, говорит, покойны, теперь мужика в кулаке не удержишь, у него и у самого кулак есть! И это при мужиках, что за расчетом пришли. Он прямо бунт готовит!..

– Пошли за становым!

– За становым – это уже скандал. Да нет, я один с ним справлюсь. Фу! – он опустился в кресло. – Вот, Степан Иванович, положение! Потраву простишь, порубку простишь, на другой день у тебя норовят в саду дерево выкрасть и в огород лошадей нагнать. Накажешь – стон пойдет!.. Работу не сделают, деньги требуют, а что помогал им в голодовку, лечил их, в долг лошадей им купил, семена дал – все не в счет. На то ты и барин!.. И что это Федор Матвеевич не едет!

– Ведь он обещался к вечеру!

Можаев не узнал голоса своей жены: столько в нем было гибкости и нежности. Он с удовлетворением взглянул на нее и любовно ей улыбнулся.

– Без него я как без рук, да и головы! А где Верочка?

– С Анной Ивановной! Знаешь, за что Захаров Дерунова убил?

– Ну?

Елизавета Борисовна пересказала. Можаев нахмурился.

– Ну, за это он мог. Он слишком непосредствен, а такие не знают полумер! Идемте в сад, Степан Иванович! Вы не видали еще моих оранжерей.

– С наслаждением! – с готовностью откликнулся Силин.

– Ну, а я насчет чая и закуски! – весело сказала Елизавета Борисовна и пошла в комнаты.

Свобода, свобода, свобода! Казалось, все пело в ее душе. Он уедет, и много – много к осени она полетит за ним, а там уже новая жизнь, новое счастье. Уже не краденое, а открытое, на зависть всем!

Проходя через зал, она взглянула в зеркало и не узнала своего лица: так оно было молодо и свежо.

Можаев показывал сад и оранжереи Силину. Он вдруг расположился к нему, видя, как благотворно подействовал его приезд на жену.

В одной из аллей сада, невдалеке от лужка, где играла Лиза, Анна Ивановна ходила с Верою.