– Кто же убил? – спросил Николай. Следователь опять пожал плечами.

– Простите, это пока служебная тайна, но правосудие не дремлет! – он поднял угрожающе руку. – И убийца будет настигнут карающей десницей закона.

Николай встал и протянул следователю руку.

– Жму руку, – сказал он, – направляющую карающую десницу закона!

Он подошел к Лапе, который лениво поднял голову от стола и бросил сонный взгляд на Николая.

– До свидания, – сказал ему Николай.

– Здесь принято говорить» прощайте»! – произнес Лапа, снова опуская голову.

Николай вышел. Казаринов взволнованно прошелся по кабинету и сказал:

– Алексей Дмитриевич, это черт знает что! Опять промах! Кто же убил?

– А? Что?

– Тьфу! Я говорю, кто убил?

– Кто‑нибудь да убил, – равнодушно ответил Лапа.

– Это и я знаю! – Казаринов резко повернулся. – Анохов? Грузов?

– Арестуйте их по очереди! – ответил Лапа.

– И арестую! – закричал следователь, выходя из себя. – О, черт! Вот ведь попалось дело. Будь у нас сыщики!..

Николай вышел из камеры и в коридоре увидел Якова с чемоданом в руке. В этом чемодане было все имущество Николая, взятое в тюрьму. Он подбежал к брату и порывисто его обнял.

– Ну все, слава Богу! – сказал радостно Яков. – Идем же!

Когда они вышли на улицу и Николай увидел яркий свет солнца, быстро идущих людей, экипажи, силы на миг оставили его. Он опустился на скамью, что стояла у дверей суда, и несколько времени сидел, лишившись сознания. Глаза его с детским восторгом смотрели перед собою, а по лицу разлилась и застыла блаженная улыбка. Яков стоял подле него и сквозь слезы смотрел на его измученное, но светящееся лицо.

XVIII

Великое чувство свободы, безумная радость от сознания, что грозный призрак суда и позора отошел в сторону и не вернется больше, целый день владели Николаем и погружали его в блаженное состояние. Говорил ли Яков, или кухарка, или дворник, он всем радостно улыбался и весело кивал головою, на дворе и в палисаднике он с невыразимою любовью смотрел на кусты и деревья; у себя в комнате, перебирая бумаги и книги, он даже заплакал от прилива счастья. Казалось, новая жизнь развертывалась перед ним, и вечером, за ужином, он с волнением сказал брату:

– Я испытываю необыкновенное счастье. Я будто заново родился! Веришь ли, для меня теперь все ново, и в то же время пережитый мною опыт остался со мною. Все теперь за мое счастье. Я повидаюсь с Аней, между нами выяснятся все недоразумения (я знаю, она любит меня!), и впереди жизнь, полная бесконечного счастья, разделенной любви и честной работы. Ты ведь бросаешь свою контору?

Яков кивнул.

– И отлично! Переселяемся в Петербург и живем вместе! Ты теперь не узнаешь меня. Нет уже прежнего легкомыслия, переходов от отчаянья до восторгов. Все ясно! Я предугадываю всю свою жизнь до смерти и не знаю только, что будет мною написано.

Лицо его светилось радостью, глаза сияли, и Яков с умилением смотрел на радостное лицо брата, утомленное недавним страданием.

– Ты говоришь вот, что отрекся от легкомыслия, – с улыбкою сказал он, – а за весь день даже не поинтересуешься, кому обязан свободою!

Николай хлопнул себя по лбу.

– Ах я! Но, ей – Богу, Яша, я все время об этом думал и собирался спросить. Кому же?

– Алексею Дмитриевичу Лапе! – ответил Яков.

– Лапе? Этому сонуле? Да знаешь ли, он на кладбище сделал мне первый допрос? А теперь…

– Вот поди же! Он оказался удивительным человеком.