|
Лифт, разумеется, не работал, и мы страшно долго поднимались по лестнице. Света в подъезде не было. На площадке между вторым и третьим этажом местные граждане что-то распивали. В темноте огоньки их сигарет вспыхивали, как угли, и было похоже, будто на ступеньках сидит какое-то первобытное племя, греясь у костра. Алкаши дружелюбно подвинулись, пропуская нас, и я скорей почувствовал, чем увидел, как темные головы повернулись вслед Татьяне. На шестом этаже объяснялась какая-то парочка. На седьмом валялся труп, а может, и не труп - ни черта не разглядишь. Таня шла, спотыкаясь, и я думал, что она ничего не замечает; но когда я уже вставлял ключ в замочную скважину, она вдруг заявила:
- Не подъезд, а зверинец какой-то... Войдя, она медленно, как сомнамбула, начала снимать шубку. Я не успел подскочить - шубка упала на пол. Татьяна безразлично перешагнула через нее и прошла в комнату. Я поднял шубу, отряхнул, повесил на крючок и кинулся следом. Почему я ее не отшил, из вежливости, из сочувствия или из-за подслушанного разговора? Раз уж она здесь, пускай поподробней расскажет про свои "убийства мыслями", послушаем, убедимся, что все вздор. Вот так разбиваются все наши намерения вести трезвый образ жизни... - Посмотри, красиво как, - сказал я, подходя к окну. Татьяна встала рядом. Она была выше меня и без обуви. Мы молча смотрели из окна на Чертановскую-штрассе. Оранжевые огни вытянулись в цепочку, уходящую далеко на юг, в бесконечность. Белые огни непрерывно движутся, красные и зеленые перемигиваются. Далеко вниз по улице горит одинокая алая звезда, антенна какая-то. Она стоит на крыше серой тридцатиэтажной башни, очертаний которой в темноте не различить, и кажется, будто звезда висит в воздухе сама по себе, как сигнальный огонь летающей тарелки. Когда я вернулся в комнату с бутылкой паленого коньяка и стопками, она все еще стояла у окна, и мне показалось, что она напряженно во что-то всматривается. Но она только сказала: "Красиво", и почти упала в кресло. - Таня, тебя муж не потеряет? - Я к нему не пойду, - с надрывом проговорила она, - мы совсем-совсем поссорились. Ему все равно, даже лучше, что меня нет. Ты не бойся, я ночевать не буду, я уйду куда-нибудь. - Ладно, там видно будет, - сказал я. - Но "куда-нибудь" Я тебя не пущу. Если хочешь, ночуй, ради бога. У меня есть раскладушка. - Все так ужасно банально, - продолжала она. - Жена любит. Муж не любит. Со стороны смешно, а это такая боль, что можно умереть. Как будто мои пальцы в тисках, и их ломают, ломают, а он смотрит и ничего не делает... Неужели я такая... второсортная? - Ты очень красивая, - сказал я. - Из-за твоих ног мужики должны проматывать состояния и стреляться. Все будет у вас хорошо. Держи, выпей, если думаешь, что это поможет. Она замотала головой так сильно, что заколка расстегнулась и упала на ковер. - Ничего мне уже не поможет. Какой это ужас! Тут еще это шоу дурацкое! Представляешь, покажут на всю страну, какой кошмар моя жизнь... Не хочу я играть в эту игру, не буду. Не надо мне и квартиры. Я хочу умереть. Верней всего застрелиться, но мне пистолет не продадут, мы без прописки. Ты мне не одолжишь? - она посмотрела на меня с надеждой. - Нет у меня оружия, - соврал я. - Было бы, так сам давно бы застрелился. - Можно, конечно, газ открыть, - продолжала она. - Но так ужасно... Все-то у нее ужасно, подумал я со внезапным раздражением. Кажется, я начинаю понимать Олега. Такие люди, как она, вешаются всей тяжестью на шею, а считают свою навязчивость - жертвой. Полагают, что тот, на кого они повесились, еще и обязан чем-то. Им кажется, будто они все отдали - а на самом деле они хотят только брать и брать, и так всю жизнь. - Хорошо бы, если б каждому человеку вместе с паспортом выдавали ампулу с цианистым калием, - мечтательно протянула Таня. - Это бы сделало нас более... более свободными. А если мне нельзя легко умереть - тогда хоть бы Олег умер. |
