— Вот так раз, — вздохнул тяжело Данилко, — теперь понимаю я, почему новый монастырь подальше от прежнего построили…

Наверху в курной горнице что-то звякнуло. Оба охотника почти одновременно вскинули головы, прислушиваясь. Послышался шорох шагов, кто-то остановился на самой середине избы.

— Может, матушка Сергия пришла? — спросил, стараясь унять внезапно охвативший его страх, Данилка, — может, хочет позвать нас в усадьбу вернуться?

— Нет, не она, — отвечал ему Ермила, но у самого от напряжения скулы задрожали на лице: — она бы окликнула нас. А тут — молчок. Чужой, никак.

— Чужой? — Данилка вздрогнул. — А кто чужой, Ермила Тимофеевич? Может, тот монах с болотного острова? Или волчица? А волчица-то была, Ермила Тимофеевич? — вконец перепугано шептал Данилка, хватая старшего охотника за рукав.

— Тсс, — тот зажал ему ладонью рот, — молчи. Здесь в глуши, кто угодно может пожаловать, хоть медведь в гости заглянет. Эх, угораздило нас сюда залезть.

Новый звук долетел до них — хлопнул, закрывшись ставень. В сыром холодном воздухе быстро распространялся насыщенный цветочный аромат. Снова кто-то прошел несколько шагов — прошел легко, почти не касаясь пола и что-то прошуршало за ним. Переглянувшись, охотники на цыпочках двинулись назад к лестнице.

Приподнявшись на несколько ступеней, Ермила отважился выглянуть из подпола. Первое, что бросилось ему в глаза-то, что в горнице горит гораздо больше света, чем они оставили с Данилкой, отправляясь в подземный ход. На первый взгляд выходило, что всю избу освещают не менее двадцати свечей, — откуда только они взялись, — горящие в золоченых светцах, которых тоже прежде не было.

Свечи горели необыкновенным, темно-розовым огнем и потому вся горница казалась опутанной розово-лиловой пеленой, в которой заметно кружились бесчисленные звездочки пыли.

За дощатым столом, где недавно Ермила курил свой рог, кто-то сидел. Но из-за передвинутой колоды Ермила не мог рассмотреть, кто там находится. Он видел только носок изящной кожаной обуви, увенчанной пышной золотой пряжкой и по тому не мог определить, это женский ботиночек или сапог мужчины весьма маленького роста и скромного Телосложения.

— Что там? Что? — теребил Ермилу за полу сермяжного кафтана Данилка. — А, чего там?

Не решаясь произнести ни слова, Ермила только стукнул его слегка кулаком по лбу, давая понять, чтобы тот не выдавал попусту их присутствия. Нежданный визитер встал из-за стола, и тут Ермила окончательно убедился, что им была женщина. Длинный шлейф платья, подбитый пышным алым кружевом скользнул, прошуршав по земляному полу. Она подошла к скамье, на которой спал до того Данилка. Похоже, ее внимание привлекло старое Облепихино одеяло, усеянное яркими лоскутами, которые так любила прежняя хозяйка нищенского двора.

— Старая вошь, — донеслось до Ермилы тихое шипение, — я очень правильно сделала, что избавилась от тебя. О, отвратительные, вонючие тряпки, проеденные крысами… — пришелица откинула одеяло прочь, и оно упало на пол, так что Ермила хорошо видел его из-за колоды. Незнакомка сделала еще несколько шагов: — ты полагала, что можно наслаждаться безнаказанно и ничем не заплатить за это?

Что-то блеснуло, похожее на сверкание клинка, а потом послышался лязг зубов, который очень напомнил волчий.