Мария Ивановна решила так: важнее всего — ребенок, самолюбие — потом. И она написала Олиному папе такую записку: «Уважаемый Андрей Михайлович, настоятельно прошу Вас зайти в ближайшие дни. Мне очень нужно побеседовать с Вами об Олиной успеваемости».

На сей раз уважаемый Андрей Михайлович тоже решил обратиться к эпистолярному жанру. И он ответил воспитательнице своей дочери слово в слово так:

«Вам должно быть известно, что я занимаю достаточно высокий пост и являюсь ответственным работником. У меня физически нет времени на хождения в школу, это ваша обязанность посещать детей на дому».

Мария Ивановна долго размышляла над этой запиской. Друзья уговаривали ее немедля отослать этот любопытный документ в то самое учреждение, где Андрей Михайлович занимает столь высокий пост. Но она не сделала этого, потому что привыкла всякий свой шаг и всякий поступок сообразовывать с главным: хорошо ли это для той, во имя которой и затеяны столь сложные переговоры, хорошо ли это для Оли? И Мария Ивановна, сдержав гнев и возмущение, пошла домой к своей ученице.

Андрей Михайлович обедал, когда в дверь постучали.

— Войдите! — сказал он.

В комнату вошла женщина лет пятидесяти, седая, в скромном платье.

— Андрей Михайлович? Здравствуйте. Я учительница вашей дочери, — сказала она.

— Чем могу служить? — осведомился Андрей Михайлович, разрезая отбивную котлету и не приглашая гостью сесть.

Так, стоя, женщина объяснила Андрею Михайловичу, что привело ее к нему в дом. Андрей Михайлович слушал ее, не прерывая обеда, потом сказал:

— Вот жена приедет, она займется этим вопросом. А вообще я ведь не прошу, чтоб вы мне помогали в моей работе. Полагаю, что вы со своей работой тоже должны справляться самостоятельно.

Эти слова, видимо, и стали той каплей, которая переполнила чашу. Вернувшись домой, Мария Ивановна написала письмо, в котором сдержанно и гневно рассказала о случившемся.

«Не в моей обиде дело, хоть обида моя и глубока, — писала Мария Ивановна. — Я считаю, что он, оскорбив меня, оскорбил все учительство. Разве воспитание его дочери — только мое дело? Как он может говорить: «У меня физически нет времени» — ведь он не говорит, что у него нет времени пить и есть, а воспитание своего ребенка разве не такая же естественная обязанность и необходимость? Кто освободил его от ответственности за Олю? Кто возложил эту ответственность только на мои плечи? Если Вы будете писать об этом случае, не сообщайте его имени — дело не в нем, я утверждаю, что так ведет себя не он один. Моим товарищам, таким же учителям, как и я, нередко приходится сталкиваться с неуважением и грубостью со стороны родителей».

Как ни горько, Мария Ивановна права. То, о чем она пишет, не исключение, как не исключение и сам Андрей Михайлович.

Но бывает еще и по-другому.

В пьесе С. Михалкова «Красный галстук» есть такая сцена: демобилизованный офицер Кочубей (имени и отчества автор ему не дал) приходит к Кузьме Емельяновичу Вишнякову и говорит:

«— Я к вам, товарищ Вишняков, пришел не как к депутату, а как к родителю.

Вишняков. Простите, не понял. Почему к родителю?

Кочубей. Я ведь учитель. Педагог. Так вот, сейчас я вернулся к своей основной профессии.

Вишняков. Понимаю.

Кочубей. Я работаю в 21-й школе. Руковожу шестым классом «Б», в котором учится ваша дочь Марина. Я по поводу нее. В будни вы очень заняты, поэтому я решил зайти к вам в воскресенье. Меня беспокоит успеваемость вашей дочери…

Вишняков (перебивая).