|
Поднимитесь выше. Посмотрите на людей, древние титулы которых должны бы звучать для английского слуха как военные трубы, возбуждающие в самых ленивых презрение к деньгам и страсть к славе. Глядите: в иронической пляске смерти, называемой прогрессом века, для одного недостаточно царского дохода, и он по совету плутов ищет большего на скачках. А вот другой, у которого земель больше, чем было у самых знатных его предков, но и он все-таки ищет большего, прибавляя десятину к десятине, долг к долгу. А третий, чье имя, носимое еще его предками, внушало когда-то ужас врагам Англии, сделался содержателем отеля! Четвертый… Но к чему рассматривать весь позорный список? Один за другим, один за другим сменяются они на пути к разорению, и это называют веком прогресса! Ах, мисс Трэверс! В прежнее время в храм Фортуны входили через храм Чести. В наш мудрый век — как раз наоборот. Но вот и ваш отец.
— Тысячу раз прошу у вас извинения, — сказал Леопольд Трэверс. — Этот дуралей Мондел задержал меня, делясь своими старинными торийскими сомнениями, благоприятна ли либеральная политика земледелию. Но так как он должен порядочную сумму одному адвокату-вигу, я поговорил с его женой, женщиной благоразумной, и убедил ее, что благосостояние ее мужа будет в большей безопасности при политике вигов. Мимоходом расцеловав его малютку и пожав руку ему самому, я записал его голос в пользу Джорджа Бельвуара; ну, не надувательство ли это? "Я полагаю, — сказал про себя Кенелм с той искренностью, которая отличала его, когда он говорил сам с собой, — я полагаю, что Трэверс идет по прямому пути не к храму Чести, а к храму Почестей, как во всякой стране, древней или современной, где принята система народного голосования".
ГЛАВА XVII
На следующий день миссис Кэмпион и Сесилия сидели на веранде. Обе были заняты вышиванием: одна работа предназначалась для каминного экрана, другая — для подушки на диван. Но мысли обеих дам были сосредоточены совсем не на вышивании. Миссис Кэмпион. Мистер Чиллингли говорил, когда он собирается покинуть вас? Сесилия. Мне он ничего не говорил. Пане нравится беседовать с ним. Миссис Кэмпион. Скепсис и насмешливость не были в такой моде, как теперь, у молодых людей в пору юности вашего отца, вот почему они так новы для мистера Трэверса. Для меня они не новы, потому что, живя в Лондоне, я видела больше людей пожилых, чем молодых, а скепсис и насмешливость естественнее в людях, покидающих свет, чем в тех, кто в него вступает. Сесилия. Дорогая миссис Кэмпион, как вы насмешливы и несправедливы. Вы принимаете слишком буквально шутки мистера Чиллингли. Не может быть ироничен тот, кто прилагает усилия, чтобы сделать других счастливыми. Миссис Кэмпион. Ты говоришь о затее устроить неравный брак между хорошенькой деревенской кокеткой и больным калекой и дать в руки этой четы дело, к которому они вовсе не способны? Сесилия. Джесси Уайлз вовсе не кокетка, и я убеждена, что она будет для Уила Сомерса доброй женой и лавка принесет им хороший доход. Миссис Кэмпион. Ну, посмотрим! Но если разговоры мистера Чиллингли идут вразрез с его поступками, он, может быть, и добрый человек, но, стало быть, большой притворщик. Сесилия. Не от вас ли я как-то слыхала, что есть люди до того естественные, что они кажутся притворщиками тем, кто их не понимает? Миссис Кэмпион подняла глаза на Сесилию, опустила их опять на свою работу и строгим тоном тихо сказала: — Берегись, Сесилия! — Чего я должна беречься? — Дорогое дитя, прости меня, но мне не нравится, как горячо ты защищаешь мистера Чиллингли. — А разве папа не стал бы защищать его еще горячее, если бы слышал вас? — Мужчины судят о мужчинах по их отношению к мужчинам. Я женщина и сужу о мужчинах по их отношению к женщинам. |
