Он лежал и слушал, как те возятся. Минут через пять ему уже надоели их стоны и вскрики. «Что ж это такое, – сказал он сам себе. – Что я тут делаю, один-одинешенек, пока Алан себя ублажает почем зря?

Вот же, не побоялся – и теперь снимает сливки. А я валяюсь тут, как мешок с дерьмом. Когда он будет рассказывать обо всем этом в колледже – меня, пожалуй, ребята растяпой сочтут. Ну, вот что. Я последую его примеру. Удача сопутствует смелым».

И он тихонько встал с постели и подошел к колыбельке с малышом. Он осторожно поднял ее и перенес, поставив в ногах собственной постели. А потом стал ждать. Через пару минут жена мельника перестала храпеть, поднялась и ушла помочиться. Вернувшись в спальню, она принялась нашаривать в темноте путь, уже собралась улечься в кровать, но тут поняла, что в изножье нет колыбели. «Господи! – подумала она. – Вот так шутка! Чуть к школярам в постель не угодила. Что бы тогда приключиться могло, а?» И мельничиха продолжала шарить в темноте, пока не нашарила колыбельку; потом нащупала постель и решила, что уж теперь-то не ошиблась. Ведь колыбель-то на месте, верно? Ни зги не видать, к тому же хмель из головы еще не выветрился. И вот она ложится рядом со школяром и собирается уснуть. Но Джон не дал ей больше спать. Он перевернулся, залез на мельничиху и начал ее обрабатывать. Ох, как он усердно трудился! Как молотил! Будто одержимый. Она уже много лет не получала такого удовольствия. Ну, вот так двое северян чудесно проводили время, пока не запели петухи. Значит, и рассвет не за горами.

Алан утомился – не то слово. Он ведь всю ночь трудился. Он прошептал дочке мельника:

«Прощай, цыпочка! Мне нельзя тут оставаться. Солнце восходит. Но послушай: где бы я ни был, что бы я ни делал, клянусь тебе перед Богом: ты будешь моей милой».

«Да, любимый, – отвечала она ему. – Желаю тебе всего хорошего. А пока ты не ушел, я хочу сказать тебе кое-что. Когда будешь проходить мимо мельницы, загляни в правый угол за дверью. Ты увидишь там каравай, испеченный из полбушеля. Мы с матерью его испекли из той муки, что украл у тебя папаша. Клянусь тебе Богом, мне жаль, что так вышло». – Тут она чуть не расплакалась.

Алан встал и подумал: «Лягу-ка я рядом с Джоном, прикорну немножко». И он стал красться по комнате, пока не наткнулся на колыбель. «Ну и нажрался же я! А может, голова пошла кругом от этой постельной возни, – сказал он сам себе. – Это же не та кровать! Здесь люлька стоит. Еще не хватало улечься рядом с мельником и его женой! Вот эта, наверно, моя». И он прокрался к другой кровати, где по-прежнему спал в одиночку мельник. Алан думал, что там лежит Джон, – и конечно же он улегся рядом с мельником. Хуже того. Он обнял мельника за шею и стал шептать ему на ухо:

«Джон, Джон, мурло ты эдакое! Проснись! Ты не поверишь! Я три раза за ночь ублажил мельникову дочку! Она была вне себя от счастья. Просила еще и еще. Да, сама просила! Просто сказка! А ты небось лежал тут как бревно, или сам себя ласкал, а?»

Тут мельник окончательно продрал глаза.

«Ах ты мразь! – завопил он. – Ты что это наделал? А? Ублюдок! Да я тебя убью! Как ты посмел дотронуться до моей дочери? Она же из знатного рода!»

Тут он схватил Алана за горло и ну его душить, а еще он лягал его и щипал за нос. Алан дал сдачи – и по груди мельника полилась кровь. Потом они оба свалились с кровати и принялись кататься по полу и тузить друг друга, будто два хорька в мешке.