Тут он увидел мое отражение в окне и закруглил разговор с Геркой, то есть, вероятно, с Герасимом из первой главы; как его фамилия, ну, ну; Мумуев, конечно; в общем, с Герасимом Мумуевым.

Я смотрел на Славкин торс. Нынешние ребята считают необходимым накачивать мускулы. Если бы мы в 60-е накачивали мускулы, у нас были бы такие же. Вместо этого мы накачивались водкой, чтоб она пропала.

«Ты напрасно так стоишь у незашторенного окна», – сказал я ему.

«А что такое?» – удивился он.

«Ну, представь себе, что кто-нибудь с гранатометом на тебя из темноты смотрит».

Он засмеялся: «Стас, уж не впадаешь ли ты в коммерческий жанр?»

Я подошел и протянул ему свиток факсограммы. Он рывком развернул его, посмотрел и отбросил, как жабу. Повернулся к окну и опустил шторы. Над левой лопаткой у него было созвездие маленьких родинок, похожее на то, что у меня над правой лопаткой.

«Мне нужно линять, – проговорил он. – Немедленно. Ты даже не представляешь, как ты угадал с гранатометчиком».

«Я представляю», – сказал я.

Он стал быстро двигаться по комнате и забрасывать в чемодан свои пожитки. Я сел в кресло. Он протянул мне бутылку виски. Я отхлебнул.

«Стас, я позвоню тебе через пару дней, – сказал он виновато. – Жаль, что приходится так мотать. Передай привет девочкам».

Я молчал. Он остановился в своем поступательном бегстве и заглянул мне в глаза.

«Стас, мы с тобой друзья, но мы далеко не все знаем друг о друге».

Возобновив свое бегство, он вошел в ванную и там в умывальнике сжег какие-то бумаги, включая, кажется, и зловещую факсограмму. Вышел из ванной. На лице его была ухмылка, открытая и злодейская.

«Ума не приложу, как они меня тут у тебя засекли, – вытащил из кучи вещей пистолет – это был «глок», – передернул его вполне профессиональным движением и заткнул за пояс. – Знаешь, это все разыгралось в Перу. Именно этот шоп-лист оказался камнем преткновения в разборке с одной компанией. Стас, ты, наверное, не удивишься, если я скажу, что немного заигрался в своем бизнесе».

«Нет, не удивлюсь», – сказал я.

«Пожалуйста, не думай, что я стал «крокодилом». – Он был уже готов: чемодан защелкнут, пиджак на плечах, галстук подтянут. Ни дать ни взять преуспевающий брокер с Уолл-стрит. – Нынешний наезд по факсу как раз и произошел из-за моего отказа присоединиться к компании «крокодилов». Этот факс – последнее предупреждение. Если я не позвоню одному гаду и не скажу go ahead, они меня замочат и больше никогда не вспомнят. По идее мне надо было бы поскорее добраться до Москвы, прибиться к своим, но…»

Он замолчал, и что-то очень печальное я увидел в его глазах. Меня поразило это выражение прежде всего потому, что оно как-то приблизилось к моей, пока еще смутной, концепции формирования этого характера. В последнее время я видел в Славкиных глазах совсем другое – некое ухмыльчивое отчуждение, то ли классовое (от имени его нового коммерческого класса), то ли поколенческое, от имени молодежи 90-х. В дополнение к этому углы его рта опустились, как у обманутого арлекина с картин Пикассо. Я подумал, что эта внезапная меланхолия роднит его с одним питерским юнцом 1956 года, который в ноябрьскую ночь плюхал по лужам Васильевского острова в поисках своей любимой, еще не веря, что она, не замочив туфель, уехала на университетский бал в «Победе» какого-то рыжего кавказца.

«Стас, ты мне ближе, чем отец, – проговорил он.