Не лица – маскарадные маски. Не улыбки – оскалы.
– Так какого черта ты влезла в это болото? – не сдержался Хват. – Клубы, тусовки, сорванные башни, паскудные шашни… Выбирайся, пока не поздно. Бросай своего Сундукова, он ведь тебя ни в грош не ставит.
– Я думаю об этом с того самого времени, как меня занесло в Чечню, – призналась Алиса. – Допустим, я ушла от него, допустим. Что дальше? Кто я такая? Сочинительница текстов, провинциалка, без деловой хватки, без нужных связей. Меня даже на тусовки без мужа не пригласят: не того полета птица… Белая ворона, – заключила она после короткой паузы. – И все же однажды я пробьюсь, однажды все обо мне услышат. Мне бы только продюсера толкового…
– Ну, за продюсером дело не станет, – пообещал Хват. – Непременно сыщется. Тот же Руслан Гелхаев, о котором ты мне рассказывала. – Его голос постепенно преисполнялся ярости. – Ты хоть понимаешь, в какую историю вляпалась, дура? Там, – взмах в темноту, – остались трупы чеченских боевиков и долгая память о девушке, исчезнувшей вместе с компьютером, в котором хранились секретные сведения. Это не шуточки. Тебе придется исчезнуть, либо в буквальном смысле, либо в переносном.
Алиса упрямо тряхнула волосами:
– Лучше умереть, чем жить никем, как я. Гораздо лучше, чем писать песни, которые никто никогда не услышит. – Она вскинула руку, отвергая возможные возражения. – И не надо меня переубеждать, это бесполезно, поверь. То, что у меня здесь, – она прикоснулась к груди, – или однажды выплеснется наружу, или сожжет меня изнутри. Ты никогда не пробовал жить с динамитной шашкой вместо сердца?
Хвату было что на это ответить, но именно поэтому он сдержался. Когда слов слишком много, трудно подобрать нужные. Хочешь излить душу, а получается пустое словоблудие. Труха. Пыль от перетряхиваемого белья. Единственное, что сказал Хват, это:
– Такого запала, как у тебя, обычно ненадолго хватает.
– Вот поэтому я и спешу, – кивнула Алиса. – Пока не перегорела. Пока не запаслась прозрачным пеньюаром и кокаином на всю оставшуюся жизнь. В этом мире я могу рассчитывать только на себя, вот я и рассчитываю.
«Лучше бы она сказала что-нибудь другое», – подумал Хват. Например: «У меня теперь только ты остался». Надеяться услышать нечто в этом роде, конечно, было глупо. Алиса не принадлежала к числу девушек, которые говорят подобные вещи. Она вообще не принадлежала к числу девушек, которых Хват знал и понимал. Все они нынче были иностранками. Гостьями из будущего, обитающими в ином измерении.
Алиса, по-птичьи наблюдавшая за ним, вопросительно хмыкнула:
– Ты ждал от меня каких-то других слов? Особенных?
– О чем ты? – вежливо спросил Хват.
– Ты хочешь услышать сюсюканье на тему «все равно тебя не брошу, потому что ты хороший». – Это было даже не предположение, а утверждение. – Не услышишь. Сейчас мы вместе, вот и все, что можно сказать наверняка. Зачем громоздить ложь там, где прекрасно можно обойтись без нее? Хочешь, раздень меня. Хочешь, я разденусь сама. Это будет честно. А врать мне не хочется, Миша. Не то настроение.
– Я давно вышел из того возраста, когда бросаются на первую попавшуюся юбку, – проворчал он, убирая остатки трапезы. – И в утешительных призах не нуждаюсь.
– Вот как? – вежливо удивилась Алиса. – Ну-ка, посмотри мне в глаза.
Ее тон был таким требовательным, что не подчиниться было невозможно.
– Смотрю, – буркнул Хват. |