— Живу я там, неподалеку, — делая невинные глаза, тороплюсь объяснить.

— А-а… Ну да… — Палыч, кряхтя, устраиваете. — поудобней и продолжает: — В общем… э-э… убийство. Займешься ты…

— Товарищ полковник! — прерываю я его занудную тираду. — Почему я? У меня на шее четыре незаконченных дела висят. И потом, с какой стати этим убийством должны заниматься мы? Это ведь территория Александровского РОВД. Вот пусть и… А то все на нас валят.

— Б-будешь ты… — твердо чеканит Палыч, и я сникаю.

Если он еще и заикаться начал, значит, дело весьма серьезное и моя кандидатура стоит в списке под номером первым.

— Дела передашь… э-э… Баранкину.

Вот это уже новость! Такое мне не приходилось слышать никогда. Интересно, кого это там прихлопнули?

Видать, фигура…

— Дело на контроле у генерала…

Эка невидаль. Это не так страшно, как кажется на первый взгляд. Контроль так контроль. В угрозыске я уже не новичок, подконтрольные дела мне приходилось расследовать не раз. Но Палыч, по-моему, что-то недоговаривает… Или мне показалось?..

— Можно идти, товарищ подполковник? — подчеркнуто официально обращаюсь к Палычу.

Тот молчит, на меня не глядит, шевелит беззвучно губами. Ну говори же, говори, старый хрыч! Мямля…

— Ты там смотри… поосторожней… Не наломай дров… — выдавливает наконец шеф. — Если что… э-э… приходи, посоветуемся….

Ухожу со смутным чувством тревоги. Да уж, денек начинается славно…

В «Дубке» похоронная тишь. Все ходят едва не на цыпочках, говорят шепотом, почему-то жмутся поближе к стенкам. Следователь прокуратуры мне знаком. Иван Савельевич, добродушный увалень в годах. Звезд с неба не хватает, но свое дело знает туго.

— Ну? — спрашиваю, пожимая его пухлую лапищу.

— Дви диркы в голови, — басит он.

Ивана Савельича года два назад перевели в наш город с Западной Украины, с русским языком он не совсем в ладах и нередко, забываясь, шпарит на своем родном.

Он водит меня по ресторанным закоулкам, показывает полуподвал с вынутой оконной решеткой.

— Профессиональная работа. Следов нэма… — осторожно сообщает он мне эту «потрясающую» новость.

Что работал «профи», мне и так ясно. Все продумано до мелочей. И только один вопрос вертится у меня на кончике языка, но отчего-то боюсь задать его.

Впрочем, все равно нужно:

— Личность убитого установлена?

— А что ее устанавливать? Тебя разве не проинформировали?

Я выразительно пожимаю плечами и наблюдаю за реакцией Ивана Савельевича. Он явно обескуражен, но с присущей хохлам хитринкой делает простодушную мину и говорит небрежно:

— Та якыйсь Лукашов… Геннадий Валерьянович…

Ох, Иван Савельевич, Иван Савельевич… И чего это ты, старый лис, под придурка решил сыграть? Можно подумать, тебе был неизвестен Лукашов, глава треста ресторанов и столовых, депутат, орденоносец и прочая…

И если до этого во мне теплилась скромная надежда, что убит какой-нибудь урка в законе — не поделили чего, свели счеты, дело привычное, не из ряда вон выходящее, — то теперь я вдруг осознал, какую свинью подложил мне наш Палыч. Ах ты, старый хрен! А Иван Савельич, между прочим, глазом косит, просекает мои душевные коллизии.

— Ну что же, Лукашов так Лукашов, — спокойно встречаю любопытный взгляд следователя.

Иван Савельевич, дорогой ты мой, а ведь и твоя душа не на месте.