|
— Ну да, чтобы за дорогу истратить на пищу вдвое больше того, что удалось бы сберечь. Об этом говорено и переговорено десять тысяч раз. — Еще бы, десятью тысячами языков, — проворчал он. — Уж если нам, бедным женщинам, и поговорить нельзя, так пусть нам помогут боги! Ох! Он, кажется, из тех, что не должны смотреть на женщину и отвечать ей. — Лама, связанный своим уставом, не обращал на нее ни малейшего внимания. — А ученик тоже из таких? — Нет, мать, — выпалил Ким, — если женщина красива, а главное — милосердна к голодному. — Ответ нищего, — со смехом сказал сикх. — Сама виновата, сестра! Ким умоляюще сложил руки. — Куда ты едешь? — спросила женщина, протягивая ему половину лепешки, вынутой из засаленного свертка. — До самого Бенареса. — Вы, должно быть, скоморохи? — предположил молодой солдат. — Не покажете ли нам какие-нибудь фокусы, чтобы скоротать время? Почему этот желтый человек не отвечает? — Потому, что он святой, — свысока произнес Ким, — и думает о вещах, которые для тебя сокрыты. — Это возможно. Мы, лудхиянские сикхи, — он раскатисто проговорил эти слова, — не забиваем себе головы богословием. Мы сражаемся. — Сын брата моей сестры служит наиком (капралом) в этом полку, — спокойно промолвил ремесленник-сикх. — В этом полку есть роты из догр. — Солдат воззрился на него, ибо догры другой касты, чем сикхи, а ростовщик захихикал. — Для меня все одинаковы, — сказала девица из Амритсара. — Этому можно поверить, — язвительно фыркнула жена земледельца. — Да нет же, но все, что служат сиркару с оружием в руках, составляют братство, если можно так выразиться. Братство касты — это одно, но кроме этого, — она робко огляделась кругом, — есть узы палтана — полка, не правда ли? — У меня брат в джатском полку, — сказал земледелец. — Догры — хорошие люди. — По крайней мере, сикхи твои держались такого мнения, — проговорил солдат, хмурясь на сидевшего в углу безмолвного старика. — Именно так думали твои сикхи, когда две наши роты пришли им на помощь в Пирзаи-Котале; восемь афридийских знамен торчали тогда на гребне. С тех пор еще и трех месяцев не прошло. Он рассказал о военных действиях на границе, во время которых догрские роты лудхиянских сикхов хорошо себя показали. Амритсарская девица улыбнулась; она понимала, что рассказчик стремится вызвать ее одобрение. — Увы! — произнесла жена земледельца, когда солдат кончил. — Значит, деревни их были сожжены и маленькие дети остались без крова? — Они уродовали наших убитых. После того как мы, солдаты сикхского полка, проучили их, они заплатили большую дань. Вот как все это было... Это что? Не Амритсар ли? — Да, и здесь прокалывают наши билеты, — сказал ростовщик, шаря у себя за кушаком. Фонари бледнели при свете зари, когда контролер-метис начал обход. На Востоке, где люди засовывают свои билеты во всякие необычные места, проверка билетов тянется долго. Ким показал свой билет, и ему велели выходить. — Но я еду в Амбалу, — заспорил он, — я еду с этим святым человеком. — Можешь ехать хоть в джаханнам, мне-то что? Этот билет только до Амритсара. Пошел вон! Ким разразился потоком слез, уверяя, что лама ему отец и мать, что он, Ким, опора его преклонных лет и что лама умрет без его помощи. |
