Между тем дела шли все хуже и хуже. У Полуэкта появились новые, очень серьезные доводы, чтобы с полным правом подвергнуть анафеме их брак. Никифор был крестным отцом одной из дочерей Теофаний, и такое духовное родство считалось столь близким, что супружество приравнивалось к кровосмешению. Едва узнав об этом, Полуэкт стал метать громы и молнии. Каждый день он произносил страстные проповеди в соборе Святой Софии, обличая преступную чету и призывая на нее проклятие небес. В конце концов патриарх холодно объявил Никифору, что выбор за ним — либо он расторгнет брак с Теофанией, либо вся подвластная ему империя будет подвергнута интердикту, а сам он отлучен от Церкви на веки вечные.

Сообщив эту новость Теофаний, император уронил голову ей на плечо и зарыдал, как дитя. Но молодая женщина вырвалась из его объятий и, подойдя к своему ложу, ударила в гонг золотым молоточком. Никифор вздрогнул от неожиданности.

— Что ты собираешься делать?

— Сейчас увидишь… Я не позволю этому безумному попу свергнуть меня с престола.

Явившаяся на звук гонга служанка простерлась у ног императрицы.

— Этот человек здесь? — спросила Теофания.

— Да, госпожа.

— Пусть войдет!

Через секунду в дверях возник благообразный священник — в богатом одеянии, с холеной черной бородой. Он склонился в почтительном поклоне перед императорской четой, и Никифор узнал его — этот дьякон состоял при часовне Священного дворца и наряду с десятком других совершал там богослужения.

— Ты его помнишь? — обратилась Теофания к своему супругу.

— Я не раз видел его…

— Не сомневаюсь. Зовут его Теофил, и он участвовал в той церемонии крещения, где ты якобы был крестным отцом…

— Якобы? Но, Теофания… — начал явно смущенный император, не понимая, куда клонит жена.

Она жестом заставила его умолкнуть.

— Пусть Теофил говорит. Расскажи-ка императору, как происходило крещение и кто в действительности был крестным отцом!

В отличие от Никифора, дьякон совсем не казался смущенным. Потупив взор и сложив руки на животе, он еще раз поклонился и промолвил сахарным елейным голосом:

— Святой патриарх ошибся, могущественный бази-левс! Я совершал обряд крещения, и мне лучше, чем кому бы то ни было, известно, что августейшим крестным отцом был твой отец, мой господин. Да, это был благородный Бардас Фока… и я готов принести в том клятву перед самим Полуэктом!

В черных глазах императора вспыхнуло пламя. Теперь он наконец все понял: Теофания, несомненно, подкупила этого человека, который не моргнув глазом публично поклянется в том, что Никифор никогда не был крестным дочери базилиссы! Базилевс, прищурившись, оглядел Теофила с головы до ног.

— Ты поклянешься… на святом Евангелии?

Дьякон и бровью не повел.

— Хоть сейчас, божественный император!

— Очень хорошо. Благодарю тебя… рвение твое не останется без подобающей благодарности.

Никифор пошел на это безбожное клятвопреступление, не испытывая никаких угрызений совести. В соборе Святой Софии, в присутствии задыхающегося от бессильной ярости патриарха и злобно настроенной толпы Теофил принес клятву, за которую было заплачено полновесным золотом.

Полуэкт ничего не мог с этим поделать. Преисполненный отвращения, он с тех пор просто перестал обращать внимание на императорскую чету. Вся ее подноготная была ему известна, но патриарх понял, что с Теофанией бороться бесполезно, да и опасно. Сумела же она избавиться от могущественного евнуха Брингаса! Прекрасная базилисса торжествовала: власть ее упрочилась, трону никто более не угрожал, и она могла без помех отдаться своей любовной страсти…

Однако в громадном змеином гнезде, каким был в то время Константинополь и особенно Священный дворец, сохранить тайну оказалось невозможно.