Особенно теми, которые побывали в Вердене и рассказывали им об огромных кораблях, плавающих по реке до самого океана и других чудесах. Харн меня возненавидел пуще прежнего и даже отец и тот порой косился на меня, словно подозревал в чём-то. Так что, человек, не я был причиной того, что у меня в племени была плохая репутация. Меня радовало только то, что Ахорн меня во всём поддерживал и уж коли ему не было дано внушить женщинам, что не я был виновен в смерти Лаалы, он хотя бы внушил воинам мысль о том, что благополучию может в один прекрасный день наступить конец, если они и дальше будут слушать бредни своих жен. Так прошло пять с лишним лет и за всё это время ни одна девушка так ни разу не подарила мне своего поцелуя. Зато в начале зимы случай наконец свёл меня с Харном в поединке. Как Рауда не старалась придать ему значимости в нашем племени, у неё ничего не получалось. К тому же он пристрастился к вину и пиву, ставшими в нашем городище вполне обычными напитками и однажды, напившись, он пришел к нашей с Ахорном пещере и, думая, что колдуна племени нет дома, принялся кричать по нашим окном:
– Ты думаешь, что ты самый лучший в племени, жалкий хромой колдун? Ты думаешь, что на тебя не найдётся управы? Не волнуйся, я и тебе смогу рано или поздно подсыпать яда в вино или пиво, у моей матери его на всё ваше собачье племя хватит. Все вы передохнете когда-нибудь! Заснёте, как Лаала, и никогда не проснётесь.
Каково же было его удивление, когда мы вышли из пещеры вдвоём. Харн завыл, упал на колени и стал клясться, что он наговорил спьяну всяких глупостей, но это не возымело никакого действия. Старый Ахорн взял его за шиворот и отволок к вождю. Я там не был, но Ахорн рассказал мне потом, что отец был в изумлении, когда услышал о том, что его приёмный сын, которого он так любил, отравил с помощью своей матери жену родного сына. Тотчас были посланы гонцы во все кланы и уже на следующий день он был допрошен. Рауда знала, что её ждёт и ещё до суда отравилась своим собственным ядом. На суде под воздействием колдовской силы Ахорна Харн рассказал обо всём, даже о том, почему его мать бежала из города людей, где она тоже отравила трёх орков, своего мужа и двух его детей, после чего оседлала валгатра, навьючила двух других присвоенным добром и ускакала в степь, но в конце концов поняв, что её там ждёт, подалась в наши горы. Приговор был обычным для таких случаев. Харна приговорили к смерти и вождь приказал размозжить ему боевой дубиной голову, а поскольку пострадавшим был признан я, то эту казнь возложили на меня. Убивать безоружного, даже такого мерзавца, как Харн, было противно моей душе и я велел дать ему доспех, лук с полным колчаном стрел, дубину по руке, а сам разделся по пояс, взял в руки одну только дубину и сел верхом на неосёдланного валгатра с одной только уздечкой. Валгатр к тому же был чужой и не знал меня, как всадника, но я быстро усмирил его и пока возился с ним, Харн ускакал на своём валгатре, одном из самых быстрых во всём племени, довольно далеко. Зима уже укрыла горы снегом, но в степи он ещё не лежал, что ничего не меняло. Этот трус так и не успел доскакать до степи. Услышав рёв моего валгатра, он стал на полном скаку пускать в меня одну стрел за другой, но большую их часть я отбросил пользуясь своей колдовской силой, её во мне к тому времени прибыло не мало, а от остальных просто увернулся и когда Харн расстрелял все свои стрелы, он тоскливо завыл и во весь опор пустился наутёк. Вот тут-то я и пустил в ход свою дубину, но прежде догнал, заставил его валгатра остановиться и Харну пришлось взглянут в лицо своей смерти. Он пытался отбить мою дубину, но я умел сражаться не хуже своего отца и с первого же удара разнес его башку вдребезги, после чего снял с него всё, что хоть как-то могло указать на принадлежность этого мерзавца к племени Горных Волков, чтобы не позорить его, собрал все стрелы, за наконечники были уплачены деньги, и, не обтирая их от земли, сложил в колчан остриями вверх, после чего вернулся к родным пещерам и передал узду боевого валгатра в руки хозяина. |